Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
Более того, Германия получила войну на два фронта. Виктор Суворов в нашумевшем «Ледоколе» полагал, что пакт — «самое выдающееся достижение советской дипломатии за всю ее историю… Уже через полторы недели после подписания пакта Гитлер имел войну на два фронта, т. е. Германия с самого начала попала в ситуацию, в которой она могла только проиграть войну (и проиграла). Другими словами, уже 23 августа 1939 года Сталин выиграл Вторую мировую войну — еще до того, как Гитлер в нее вступил… В том и заключается гениальность Сталина, что он сумел разделить своих противников и столкнуть их лбами»[107]. Член-корреспондент РАН Андрей Сахаров, многие годы возглавлявший Институт отечественной истории, соглашался: «Советско-германские документы августа — сентября 1939 г. по существу увенчались блестящим успехом советской дипломатии и лично Сталина, который осуществлял все руководство дипломатическими усилиями СССР. Столкнув Англию и Францию с Германией в начале сентября 1939 г., Советский Союз обеспечил себе свободу рук по захвату Финляндии, возвращению польских территорий, Прибалтики, Бессарабии. Одновременно была сорвана политика нового Мюнхена, нейтрализована Япония, чей фронт интересов после этого совершенно определенно стал повертываться в сторону Юго-Восточной Азии и бассейна Тихого океана»[108].
Критика пакта насчитывает тысячи томов в нашей стране и особенно за рубежом. В качестве его наиболее негативных последствий называют усиление антисоветских тенденций на Западе и снижение международного престижа СССР, подталкивание Германии к войне с Польшей, дезориентацию антифашистских сил и свертывание антигитлеровской пропаганды, возможность для Германии получать советское сырье, попрание ленинских принципов вцешней политики, нарушение норм международного права, решение судьбы суверенных стран без их участия, превращение в невоюющего союзника Германии. Что ж, критика имеет под собой основания.
Были ли причины для возмущения у Польши и прибалтийских государств? Безусловно. Их территории, которые войдут в последующие месяцы в состав СССР, не только лишились суверенитета, но и испытали на себе всю строгость революционной законности, знакомой советским людям с 1917 года. Было много трагедий для государств и их граждан. Другой вопрос, если бы эти территории уже в августе 1939 года оказались оккупированы нацистами, им было бы лучше? Экономическое сотрудничество с Германией как мы увидим не носило всеобъемлющего характера и было как минимум обоюдовыгодным, позволило СССР получить многие критические технологии, которые помогут обрести военно-техническое превосходство над Германией уже к середине Великой Отечественной войны. Степень дезориентации коминтерновцев и сворачивания антигерманской пропаганды по линии компартий не следует преувеличивать: они четко ориентировались на Москву и если приглушили разоблачение фашизма, то не сильно.
Международное право к тому моменту превратилось в эвфемизм. Но, строго говоря, секретный протокол не являлся юридическим основанием для каких-либо действий, включая перекройку границ, хотя по факту предрешил судьбу ряда третьих стран. Это было максимально расплывчатое соглашение, которое оставляло простор для самых широких интерпретаций, включая и само понятие «сфера интересов». Для Сталина и Молотова 23 августа линия разграничения интересов означала не новую границу СССР, а в первую очередь ту черту, которую не должен был переступать сапог немецкого солдата в ближайшие дни. Советский Союз вовсе не стал союзником Германии, он вырвал передышку. Сталин ни на миг не поверил Гитлеру — он даже самым близким соратникам не верил. СССР не был виновен в развязывании войны — ее развязали Германия и ее настоящие союзники — Япония и Италия, что и было достоверно установлено Нюрнбергским трибуналом.
Пакт не был безупречным решением, если такие тогда были вообще возможны. Но в тех условиях он был, пожалуй, лучшим из возможных решений. Молотов говорил об этом 31 августа, когда вынес договор на ратификацию в Верховный Совет:
— Политическое искусство в области внешних отношений заключается не в том, чтобы увеличивать количество врагов для своей страны. Разве трудно понять, что СССР проводит и будет проводить свою собственную, самостоятельную политику, ориентирующуюся на интересы народов СССР и только на эти интересы? Если у этих господ имеется уж такое неудержимое желание воевать, пусть повоюют сами, без Советского Союза[109].
«Уродливое детище Версальской системы»
Нападение на Польшу началось в 4.45 утра 1 сентября. По плану «Вайс» Группа армий «Север» генерал-полковника фон Бока прорывалась через «польский коридор», овладевала Данцигом, соединялась с 3-й армией в Восточной Пруссии и стремительно наступала на Варшаву с севера. Еще более мощная группа армий «Юг» фон Рунштедта наносила удар на восток — в сторону Львова и на север — на Варшаву. План блицкрига удался: немецкие войска разрезали польские оборонительные порядки и на сходящихся направлениях устремились к польской столице[110].
Германия торопила руководство СССР со вступлением советских войск на польскую территорию, чтобы снять с себя единоличную ответственность за развязывание войны и окончательно испортить отношения Москвы с западными странами. Москва не намерена была выглядеть союзником Берлина и продолжала зондажи в Лондоне и Париже. Англия и Франция объявили состояние войны с Германией, но ни один их солдат еще не сделал ни шагу. 5 сентября Молотов вручил Шуленбургу памятную записку: «Мы согласны, что в подходящий момент обязательно придется нам начать конкретные действия. Но мы считаем, что этот момент пока еще не назрел»[111]. В тот день польский посол Гжибовский впервые за два месяца соблаговолил дойти до Молотова. Заговорил о торговле, снабжении Польши военными материалами и о транзите военных материалов из других стран через СССР. Молотов подтвердил готовность выполнять торговое соглашение, остальное «маловероятно в данной международной обстановке, когда в войне уже участвуют Германия, Польша, Англия и Франция, а Советский Союз не хочет быть втянутым в эту войну на той или на другой стороне[112].
Вместе с тем темпы наступления вермахта в Польше стали для Кремля (и не только для него) неожиданностью. 8 сентября армия Райхенау вышла к окрестностям Варшавы. Долго отсиживаться не получалось. 9 сентября Риббентроп опять отправил Шуленбурга к Молотову с предложением в спешном порядке «возобновить обмен мнениями о военных намерениях Советского правительства»[113]. Предсовнаркома заверил посла:
— Скоро начнем.
В Кремле внимательно продолжали анализировать ситуацию. Подготовленный для Сталина к 10 сентября сводный пакет аналитических документов приводил к выводам: экономически Польша вести войну уже не в состоянии, она потеряла 40 процентов территории, основные промышленные центры и порты. Военное поражение неизбежно. В советском
