Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
— Нет больше и Варшавы как столицы Польского государства. Никто не знает о местопребывании польского правительства. Население Польши брошено его незадачливыми руководителями на произвол судьбы. Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. В силу такого положения заключенные между Советским Союзом и Польшей договоры прекратили свое действие. В Польше создалось положение, требующее со стороны советского правительства особой заботы в отношении безопасности своего государства[130].
Маршал Рыдз-Смиглы издал приказ: «С Советами не воевать, только в случае натиска с их стороны или попыток разоружения наших частей». Правительство Польши признало, что состояния войны с СССР не было. Москва тоже не объявляла войны Польше. Было решено не отзывать посла и не разрывать отношения[131].
До этого момента Кремль соглашался на «остаточное» Польское государство. Но уже 19 сентября Молотов высказался фактически за его раздел. Для обсуждения вопроса об установлении точной линии разграничения войск 19 сентября в Москву прибыла германская военная делегация. Переговоры велись с Ворошиловым и Шапошниковым. 21 сентября был подписан секретный протокол, в котором устанавливался график отхода немецких войск на запад до линии Нарев — Висла — Сан[132]. В ночь на 22 сентября Красная Армия заняла оставленный поляками Гродно, 6-я кавдивизия приняла у немцев Белосток, а войска 4-й армии — Брест, где состоялся парад советских и германских войск, принятый комбригом Кривошеиным и генералом Гудерианом. Сталин и Молотов предложили пересмотреть сферы интересов, включив в советскую зону Литву и предложив взамен расширить германскую зону на восток до линии Керзона. Риббентроп ответил принципиальным согласием, но изъявил желание вновь приехать в Москву, чтобы самому провести переговоры[133].
Все эти тревожные дни Сталин и Молотов следили за реакцией западных столиц. Лондон и Париж предпочли не обострять отношения с Советским Союзом из-за продвижения Красной Армии в Польшу. «Раздавались даже голоса, что оно может быть даже полезно с точки зрения интересов западных держав»[134]. Достаточно спокойной была и американская реакция. Хэлл отмечал: «Хотя русское наступление на Польшу могло быть признано военной акцией, президент и я решили не применять в отношении России Закона о нейтралитете. Не хотели рассматривать Россию как государство, воюющее в равной мере, как и Германия, ибо, поступая так, мы толкнули бы еще больше Россию в объятия Гитлера»[135].
Риббентроп прибыл в Москву 27 сентября. Его первая встреча со Сталиным и Молотовым началась в 22.00 и продолжалась три часа. Риббентроп был настроен оптимистично:
— С французской стороны войну ведут преимущественно языками. Англичане ведут войну усилиями своего Министерства информации, заслужившего звание «министерства лжи». Если наши противники захотели бы получить мир, то они могли бы его иметь. Но если нет, то мы подготовились к длительной войне и в состоянии с математической точностью обеспечить победу. Настоящий враг Германии — Англия.
И заявив, что на антибританской основе возможно выстроить долгосрочное германо-советское партнерство, перешел к вопросу о границе, проведя на карте линию:
— Эта линия должна проходить от самой южной оконечности Литвы до Балтийского моря, а именно через всю Литву восточнее Ковно (он останется на советской стороне), дальше восточнее Гродно, включая Белосток.
Сталин подтвердил, что «Советское правительство никогда не имело симпатий к Англии», а «самостоятельная урезанная Польша всегда будет представлять постоянный очаг беспокойства в Европе». Поэтому было бы лучше «оставить в одних руках, именно в руках немецких, территории, этнографически принадлежащие Польше», а земли, населенные в основном украинцами и белорусами, передать Советскому Союзу. И включить в сферу советских интересов Литву. Риббентроп напишет: «Поскольку в этом вопросе русские были весьма настойчивы, я из Кремля поставил о том в известность фюрера. Некоторое время спустя он сам позвонил мне и заявил, явно не с легким сердцем, что согласен включить Литву в сферу советских интересов. При этом он добавил: “Я хотел бы установить совсем тесные отношения”. Когда я сообщил Сталину эту реплику, тот лаконично произнес: “Гитлер свой гешефт понимает”»[136].
Переговоры в Кремле были продолжены на следующий день. Пригласили Шапошникова, который пришел с кипой географических карт, по которым и шло обсуждение линии окончательного начертания границы. Риббентроп не без борьбы пошел навстречу Сталину и Молотову по всем спорным пунктам и перешел к другим темам: поставки сырья в обмен на высококачественные товары, облегчение транзита нефти и зерна из Румынии, транзитные поставки в Иран, Афганистан, страны Дальнего Востока. Сталин обещал пойти навстречу. После обмена мнениями по Прибалтике, Румынии и Турции гостей пригласили на ужин с советским руководством. Риббентроп вспоминал: «Члены Политбюро, которые нас ожидали и о которых у нас говорили так много фантастического, меня приятно обескуражили; во всяком случае я и мои сотрудники провели с ними вечер в весьма гармоничной обстановке. Данцигский гауляйтер, сопровождавший меня в этой поездке, во время обратного полета даже сказал: порой он чувствовал себя просто “среди своих старых партайгеноссен”. Во время банкета, по русскому обычаю, произносилось множество речей и тостов за каждого присутствующего вплоть до секретарей. Больше остальных говорил Молотов, которого Сталин (я сидел рядом с ним) подбивал на все новые и новые речи»[137]. Самый курьезный эпизод был связан с тем, что один из прозвучавших тостов был «за нашего наркома путей сообщений товарища Лазаря Кагановича». Риббентропу ничего не оставалось, как поднять и выпить свой бокал[138].
После «Лебединого озера» в Большом — продолжение переговоров. В час ночи они закончились подписанием семи документов, в том числе двух секретных дополнительных протоколов и доверительного протокола. Договор о дружбе и границе от 28 сентября предусматривал: «Обе стороны признают установленную в статье I границу обоюдных государственных интересов окончательной и устранят всякое вмешательство третьих держав в это решение… Необходимое государственное переустройство на территории западнее указанной в статье I линии производит Германское Правительство, на территории восточнее этой линии — Правительство СССР»[139]. Заметим, договор определял не границу между СССР и Германией, а границу между их «обоюдными государственными
