Одиссея Тонино - Тонино Гуэрра
«Нас вечно помнить будут
За то, что между нами сталось».
Взошел на колесницу
Ахилл, хромая — наследье старой раны,
К другим вернулся.
Мы вновь закрылись и работали в небольшой студии Феллини на виа Систина. Прямо перед нами — окна квартиры Гоголя, где он написал большую часть своих «Мертвых душ». Мы приводили в порядок первый вариант сценария фильма, который был очень дорог Феллини. Однако Федерико был уверен, что именно этот фильм приносил ему несчастье. Каждый раз, возврашаясь к этой истории, он тяжко болел.
Был жаркий день. Федерико в белой шелковой рубашке прилег на диван, стоящий у окна, ставни которого были прикрыты. Рядом с диваном — стеклянный журнальный столик, на котором стояла ваза с букетом почти увядших роз. Время от времени отрывался лепесток и падал на стекло.
Я сидел за пишущей машинкой недалеко от него. В какой-то момент зазвонил телефон, и я ответил. Звонили мне. Великий дантист Хруска, лечивший зубы Римскому Папе, хотел успокоить меня: белая точечка на десне удалена вовремя. Это было необходимо, потому что могло принести мне в будущем большие неприятности. Рассказываю об этом Федерико. Некоторое время он молчал, потом поднял руку, чтобы освежить ее в доносящемся из окна ветерке, и опустил на стекло стоящего рядом столика. Стал собирать с него опавшие лепестки. Потом поднялся, подошел ко мне. Медленно и нежно перебирал страницы, написанные нами, осыпая их собранными лепестками роз. Потом решительно собрал все и закрыл в ящике комода. Сказал: «Мне совсем не хочется возвращаться к Казанове, но мы должны сделать это. Мне не нравится, что сказал тебе Хруска. Все то же проклятье, теперь оно ложится и на близких мне людей».
Мы вышли на улицу Систина и молча направились к началу лестницы Площади Испания. Также молча он помахал мне рукой и стал спускаться по лестнице к Фонтану-лодке, а я двинулся к садам виллы Боргезе.
Среди развалин покинутого монастыря в Монтефельтро была найдена окаменевшая от времени книга. В ней один голландский ученый с помощью мощных линз сумел разглядеть лишь одну фразу. написанную отшельником: «Никто так не одинок, как Господь».
Это случилось утомленным днем середины августа, когда мы наконец приехали в огромный дикий сад, который вот уже шестьдесят лет, как держат вокруг дома два английских художника: скульптор и его жена. Солнце умирало на листьях инжира и на случайных цветах, которые выросли среди камней. Она зажигала ночью свечу, чтобы позвать мужа, ушедшего далеко в сад.
Сегодня сыграла на дудочке, и ее жалобы донеслись до него сквозь тени олив. И тогда показался сам скульптор: высоченный, как гора, объятая сном, человек с седой бородой.
Внутри дома плетеные корзины, подвешенные на гвоздях, заменяли мебель, как будто на стены надели сережки. В них аккуратно сложена одежда. Они угостили нас каплей вина, тем временем как мы смотрели на тазики с водой, расставленные на земле, чтобы напоить мошек, комаров и жуков и всех других жужжащих насекомых: им ведь тоже летом хочется пить.
Когда мы поднялись, чтобы уйти, скульптор, прощаясь и пожимая мне руку, сказал: «Иногда настоящая встреча случается во время прощания».
И он был прав.
Влажный гул поднимается со дна колодца, чтобы открыть тайну глубины.
Песнь сирен / Canto delle Sirene
И плыли месяцы, и плавание длилось. Горами часто море поднималось. В безветренные дни лишь волею удерживали лодку, обменивались жестами без слов.
Внезапно лодку занесло
В лагуну, наподобие болота,
По маслу гладкому воды.
Понурые свисали головами за борт,
С них капала усталость, как вода
С белья, что сушится на солнце.
Глубокой ночью Земли коснулись незаметно —
Все спали.
Когда наутро розовый рассвет их разбудил —
Потерянных и сгрудившихся в кучку —
Заметили, что любопытство глаз
Их окружало
Людей, известных тем,
Что лотос ели.
От лотоса они теряли память,
Способность он имел такую:
Не ведал ты,
Кем был
И кто ты есть.
Особенность цветка знал лишь Улисс —
Он не спешил его плодов отведать.
Друзья его наелись до упаду.
Стал неразборчив их язык:
Болтали с курами
И целовали камни,
Выкрикивали цифры наугад,
Не знали более, куда идти.
В те дни дождь простынями воды
Деревья покрывал.
Прозрачными накидками на них
Казались листья.
Дурманом лотоса опьянены,
Стволы деревьев греки обнимали.
Вода дождя скользила по телам,
Застывшим, словно камень.
Уже много лет как большие павильоны сумасшедшего дома в Риме почти совсем опустели после реформы психиатра Базалья. Мир, за которым с интересом наблюдал Феллини, думая о будущем фильме. Первый раз, когда мы вошли в огромные пустые помещения с забытыми поржавевшими приборами, Феллини увидел свое лицо отраженным в зеркале, которое висело на стене длинного коридора, — месте зимних прогулок заключенных здесь больных. Забытый бюст благодетеля, пожертвовавшего деньги на строительство этих павильонов в начале прошлого века, был задвинут к правой стене. С левой стороны — одинаковые окна, закрытые выцветшими занавесками, напоминавшими, скорее, желтую паутину, впускали туманный пыльный свет. В этой дымке мы и увидели огромную женщину в халате рядом с высоким стариком, одетым во все темное и с широкополой шляпой на голове. Они отмеривали шаги с видимой целью и настойчивостью. Прошли мимо нас, даже на взглянув в конец коридора, заставленного старым шкафом с оторванными дверцами. И тут оба развернулись и направились назад. И это продолжалось целый час. Женщина не позволяла ни приблизиться к старцу, ни обменяться взглядом с ним. Старый человек шел гордо и глядел вдаль, не замечая ни нас, ни стен. Он сам задавал ритм их шагу без передышки. После от санитара мы узнали, что это был еврей-эмигрант, сошедший с ума в аэропорту в день, когда узнал, что семья решила ехать в Америку.
Он покинул Россию, чтобы попасть в Иерусалим и никуда более. В тот день мы с Федерико молча пустились за ними вслед. Феллини прошептал мне: «Как было бы великолепно, если бы и наш герой отправился в это сумасшедшее путешествие». Заметили, что старик чертил палочкой на стене, когда добирался до конца. Стена походила на страничку из школьной тетради. Нам стало ясно, что
