На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский
— Видимо, вы уже не наш, — заключил он. — Идите домой, отдохните, а утром выезжайте в Киев.
Пулей вылетел я на улицу. И не шел, а бежал, желая как можно быстрее обрадовать жену этой приятной новостью.
— Складывай чемодан, дорогая: завтра еду в Киев, — выпалил я, едва приоткрыв дверь. — Ты что, не веришь?
Жена сидит за столом и, отложив в сторону штопку, недоумевающе смотрит на меня.
— Что случилось?
— Шестаков вызывает, понимаешь? Может, к Октябрьской годовщине мы с тобой и киевлянами будем.
— Твоими бы устами да мед пить.
На следующий вечер я был уже в Киеве. Вместе с полковником, который приехал сюда разрешить некоторые вопросы по связи, мы снимаем номер в гостинице «Спартак». Отдохнув, выходим на балкон. Внизу, вдоль всего Крещатика, полно шумной гуляющей публики. Ярко светят фонари, и движущиеся разноцветные электрорекламы сообщают: сегодня, 10 августа, в театре имени Франко — «Платон Кречет», в русской драме — «Машенька», в опере — «Наталка-Полтавка». С Прорезной улицы доносятся звуки джаза.
Смотрю на людское море и думаю о завтрашней встрече с Шестаковым, о нашей предстоящей беседе. В голову лезут разные мысли. Должно быть, сейчас на наших фольварках царит тишина и только одноногий церковный сторож, не совсем точно, отбивает в колокол время. Паша Аралов в Гавриловцах теперь снова один. Мелентъев и Фомин пишут, что на границе работы идут полным ходом. Недавно у них побывали секретарь ЦК КП(б)У Н. С. Хрущев и командующий войсками округа генерал-полковник М. П. Кирпонос.
Интересно, каков Шестаков в новом амплуа. Изменился ли он или по-прежнему все такой же неугомонный.
— Уже поздно. Пойду спать, — говорит полковник и уходит в комнату.
Я остаюсь один и долго еще любуюсь красотами ночного Крещатика.
...На мой осторожный стук из кабинета начальника инженерных войск округа послышался знакомый голос:
— Войдите.
— Товарищ генерал! Явился по вашему приказанию с докладом о ходе проектирования Каменец-Подольского укрепленного района.
Шестаков, одетый в новую генеральскую форму, которая недавно введена в нашей армии, сидит в глубине комнаты за массивным дубовым столом и, углубившись в чтение каких-то бумаг, видимо, не замечает меня. Я решил снова напомнить о себе.
— Товарищ генерал, явился...
— К начальству, — прервал меня генерал, — не являются, а прибывают. Вы же не ангел и не святая дева. Это во-первых. — Посмотрев на меня искоса поверх роговых очков, Шестаков продолжал: — А во-вторых, меня сейчас совсем не интересует ваш доклад о проектировании. Я и так знаю, что вам там уже делать нечего.
— Но вы же меня вызывали, товарищ генерал? — пытался я возразить, хотя и раньше догадывался, что причины моего вызова другие.
Шестаков встал из-за стола и стал ходить по кабинету.
— Что бы вы сказали, голубчик мой, если бы вас послали месяцев на пять — шесть куда-нибудь в долгосрочную командировку?
Вопрос оказался для меня настолько неожиданным, что я замялся с ответом.
— Прикажут, поеду, но...
— Вы долго думаете, а время не терпит. Вас Астанин просит к себе начальником инженерного отдела. Я дал свое согласие. Поедете?
— К Астанину поехал бы.
— Значит, в Каменку-Струмилово согласен, а я думал, что вас по-прежнему интересует большой город, и хотел вам предложить место здесь.
— Так точно, товарищ генерал! Киев меня интересует. Моя жена закончила машиностроительный институт, а на границе таких заводов нет.
Генерал остановился у окна и смотрел куда-то, постукивая пальцами по синеватому стеклу.
— Недавно один командир, — Шестаков говорил медленно и как будто нехотя, — направил в ЦК ВКП(б) письмо, где пишет, что его жена окончила Институт красной профессуры, а работать ей по месту его службы негде. И что бы вы думали ему ответили? Ответили, что если направлять командиров на работу только с учетом квалификации их жен, то не пострадает ли от этого обороноспособность нашей Родины. Вот это и передайте вашей жене. Вы свободны.
Я вышел в полной растерянности, так и не узнав, что же меня ждет в ближайшее время. Спускаясь по лестнице, встретил знакомого одногодичника, ранее работавшего в техническом отделе нашего УРа, а затем переведенного в Перемышль к Шестакову.
— Что с вами, товарищ начальник? Вы так бледны, — спросил он, здороваясь со мной.
Я рассказал содержание беседы с Шестаковым. — Напрасно волнуетесь. Вы ведь хорошо знаете генерала. Я сам уже целую неделю здесь и никак не могу утвердить у него сметы, подписанные им самим в Перемышле.
— Как же это? — спросил я в недоумении.
— Очень просто. Генерал смотрел, смотрел эти сметы, вертел их, перелистывал страницы, а потом и говорит мне: «Вы вот умный человек, а до сих пор одного не понимаете. Сметы-то мы тогда с вами вместе составили завышенные, а теперь я начинж округа. Как же я могу их утвердить?»
Это было действительно в духе Шестакова, и мы оба изрядно похохотали.
По возвращении в Каменец-Подольск, меня все, особенно в первые дни, терзали расспросами:
— Ну, как, куда нанялся?
И когда я чистосердечно признавался, что сам не знаю, куда поеду, друзья не верили, думая видимо: «Ловчит парень».
Недели три спустя пришла телеграмма о моем назначении в Киев, чего я не ожидал. Это был один из счастливых дней в моей жизни. «Как хорошо, — радовался я. — Прощай, Каменец-Подольск!»
— Желаю удачи, — донесся голос Спольского, когда машина, нагруженная моим домашним скарбом, поворачивала за угол.
Кто мог тогда предположить, что не пройдет года, как наш зеленый, цветущий город наполовину превратится в груду
