На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский

Роман Григорьевич Уманский

На боевых рубежах

На границе

Холодный, колючий ветер срывает с деревьев пожелтевшие листья и гонит их по опустевшим полям. Наш поезд, омываемый обильным дождем, легко и стремительно мчится на север, в Москву. Позади остались Молдавия с ее виноградниками, Киев и его приднепровские холмы.

Мы с Василием Ивановичем Мелентьевым, командиром саперной роты, едем в столицу. Несмотря на свой почтенный возраст, он, так же как и я, решил поступить в Военно-инженерную академию.

Но вот и Москва. Мы выходим на площадь Киевского вокзала. Моросит мелкий дождь. Кругом шумно и людно. Сутолока, непрерывное движение трамваев и автобусов ошеломили меня, провинциала, привыкшего к тихим местечкам юго-запада.

— Пойдем, — сказал Василий Иванович и, взяв меня за руку, направился к трамваю. — Я тут не впервой. Бывал и в двадцатом, и когда Владимира Ильича хоронили. Курсанты тогда шпалерами стояли. Морозы были жуткие. — Мелентьев потер как бы озябшие руки.

Вечером я стоял на берегу Москвы-реки, против Нескучного сада. В парке играл джаз. Когда-то здесь, за рекой, на Воробьевых горах юноши Александр Герцен и Николай Огарев дали друг другу клятву на верность своему народу.

Эти страницы минувшего пришли мне на память на выпускном вечере. Было это в 1938 году.

Как быстро и, кажется, незаметно пролетели годы ученья! А ведь прошло шесть лет.

...Окна в здании академии ярко освещены. К главному подъезду то и дело подходят такси. Молодые статные командиры в сопровождении нарядных жен и любимых девушек проходят в вестибюль. В просторных залах совсем празднично. Пушистые ковры, дорожки приглушают шум шагов. Картины баталистов Верещагина и Сварога, обрамленные позолотой, напоминают о героическом прошлом русского оружия.

Василий Мелентьев, Павел Аралов, Борис Михайлов, Евгений Лосев, Миша Чаплин, я и другие товарищи навсегда покидаем родную академию, с которой теперь связано столько воспоминаний. Здесь мы приобрели инженерные навыки и знания, в ее стенах прошли лучшие годы нашей молодости.

Вечер открыл кратким вступительным словом начальник академии комбриг А. С. Гундоров. Затем выступили с тостами профессора, преподаватели и выпускники.

Оркестр играл туш. Бокалы вновь и вновь наполнялись вином. Шум в зале все нарастал. Даже самые большие молчальники — и те заговорили. Василий Иванович Мелентьев, дочь которого уже училась в десятом классе, давал клятву в вечной дружбе самому молодому выпускнику Саше Фомину.

За шесть лет совместной жизни мы, кажется, хорошо узнали друг друга. И все же здесь происходят неожиданные открытия. Бориса Михайлова всегда считали истым холостяком. Но подле него стояла светлая, миловидная девушка. Он представил ее нам как жену.

Смешил Паша Аралов. Мешковатый, плотный, со вздернутым носом, похожий на молодого медведя, Паша прогуливался по залу с черноглазой чертежницей одной из кафедр академии. Терзаемый сомнениями, он спрашивал у всех, забрать ли ее с собой или пока оставить в Москве. Девушка краснела и готова была провалиться сквозь паркетный пол. Видя ее смущение, Аралов вежливо извинялся, чтобы вскоре снова задать нам все тот же вопрос.

Начались танцы. Вихрем закружились пары. Старинный русский вальс «На сопках Маньчжурии». Эта музыка родилась в окопах, во время русско-японской войны. 

Мы вышли с Борисом Михайловым и его женой на улицу. Было уже далеко за полночь. Движение стихло. Опустел Покровский бульвар. Москва погрузилась в сон.

— Вот мы и у черты, — сказал Борис, усаживаясь на скамью. — Академия, парк ЦДКА, подмосковные прогулки — все это отошло. Завтра... Что ждет нас завтра? Восток или запад? Мир или война?

Борис закурил папиросу и умолк, ожидая ответа. Но что я мог ему сказать?

Забрезжил рассвет. Голубой автобус увозил нас во Владимирский военный городок. Москва скрылась в дымке тумана. Под шум мотора Евгений Лосев читал нам свои стихи:

Стихи выражали наше настроение, и пассажиры бурно аплодировали поэту. Покидая Москву, мы твердо верили, что когда-нибудь вновь сюда вернемся, быть может, с сединой в висках, но гордые за жизнь, прожитую недаром.

Всего несколько дней назад мы стояли в строю в физкультурном зале академии и слушали приказ Наркома обороны СССР о присвоении новых воинских званий и назначениях. Вчера вечером нас в Москве провожали жены и друзья. А сейчас мы, небольшая группа молодых военных инженеров, уже в Киеве, сидим за столиками в ресторане вокзала и ожидаем штабную машину.

Мелентьев у нас за старшего. Он все бегает к дежурному коменданту, с кем-то переговаривается по телефону. В его новенькой планшетке пакет за пятью печатями — там хранятся наши «путевки в жизнь».

— Товарищ майор! — обратился к Мелентьеву вошедший боец. — Вас ждет капитан Кашников.

— Кашников! — воскликнул Аралов. — Да ведь это же наш, помните, Виктор Кашников.

Схватив чемоданы, мы побежали к выходу. Ехали вдоль Бибиковского бульвара. Цвели каштаны. Сверкали позолотой купола Софийского собора. И хотя после столицы Киев показался мне тихим и провинциальным, все же он был прекрасен в этот солнечный, жаркий июльский день. Как-то особенно легко дышалось. Пахло свежими яблоками и гвоздикой. Показались давным-давно знакомые величественное здание Оперного театра, Крещатик.

Машина въехала во двор понтонного полка. Мелентьев и Кашников ушли в инженерный отдел штаба округа. В ожидании вестей мы разбрелись по огромным помещениям казармы. Старинные толстые стены, казалось, никогда не прогревались солнечными лучами. Здесь было прохладно и хорошо.

Поздно вечером, возбужденный, задыхающийся Василий Иванович стоял перед нами и вручал каждому личное дело, предписание и проездные документы. В течение ночи мы покинули Киев. Поезда уносили молодых командиров, полных надежд и волнений, по городам и местечкам юго-запада. Там, на границе, нас ждали большие дела.

Каменец-Подольск — старинный город-крепость. Еще издали