Загадочный Петербург. Призраки великого города - Александр Александрович Бушков
Вообще-то некий гороскоп все же был составлен (иначе не понять некоторых последующих событий). Сама Ленорман приводила несколько его вариантов, изрядно друг от друга отличавшихся. Самым правдоподобным предстает первый из них: «Вы испытаете большое горе, но уцелеете». «Большое горе» – это, конечно же, смерть мужа – генерала успели казнить. Однако не требовалось сверхъестественной проницательности, чтобы предсказать именно такой исход – все прекрасно знали, сколь ничтожному числу узников удавалось выйти на свободу. Ну а если бы не уцелела сама Жозефина, некому было бы уличать Сибиллу в обмане…
А вскоре и Жозефина, и Сибилла, как и множество других несомненных смертников, оказались на свободе. Громыхнул исторический, без всякого преувеличения или иронии, день – девятое термидора Второго года Республики…
Тот, кто подзабыл историю, может удивиться этакой странной дате. Все объясняется очень просто: революционеры, помимо других реформ, ввели новый календарь. Вместо поповского Рождества Христова счет лет велся по «годам Республики». Все месяцы получили новые революционные названия: плювиоз, вантоз, термидор. Во французском языке все они имеют свой смысл: месяц дождей, месяц жатвы, месяц жары. Термидор – это одиннадцатый месяц нового календаря, середина июля – середина августа (месяцы начали отсчитывать со дня введения календаря). Ну а второй год республики – это, если по-человечески, 1794-й. 9 термидора – это 27 июля.
Вообще-то этим не ограничились, и каждый день года получил новое революционное название, главным образом в честь цветов и фруктов: день сельдерея, день василька и так далее. Думаю, читатель простит, если я не буду углубляться в такие уж тонкости и выяснять, днем какого бурьяна именовалось 9 термидора. Чтобы вы лучше почувствовали колорит эпохи, добавлю лишь: вместо «поповских» имен ввели новые, насквозь революционные. В большой моде были «идейные», принадлежавшие опять-таки древнегреческим и древнеримским «прогрессивным деятелям», «борцам с тиранией». Брут, Сцевола, Эпаминонд и так далее. Взрослые люди в массовом порядке переименовывались – в том числе и в честь Марата, одной из самых кровавых революционных собак (заодно, кстати, в честь Марата ненадолго назвали город Гавр. А вы полагаете, что это большевики придумали – переименования городов и революционные имена? Как говорят в Одессе, если таки да, то вы себе больше так не думайте).
«Идейные» имена давали и новорожденным – «близкие к растительной и живой природе». После победы революционных войск при Жемаппе у министра Лебрена родилась дочь – и счастливый сознательный папаша назвал дите Цивилизация-Жемапп-Победа (желающие могут сами перевести это на французский, мне как-то лениво). Появились Ваш, Рюбарб, Каротта – по-французски соответственно Корова, Салат и Морковь. Правда, большого распространения эта практика у нормальных людей не получила (вот вы бы назвали сына Салатом, а дочку Коровой? То-то). Продержалась она недолго, после падения Робеспьера без особого шума Коров и Салатов (подозреваю, и Цивилизаций тоже) переназвали более пристойными человеческими именами.
Если вы хочете исторических анекдотов, их есть у меня. Напоминаю: когда-то «анекдотами» именовались реальные случаи из жизни знаменитых людей. Так вот, очень конфузно пришлось одному юному офицерику. На волне всеобщего энтузиазма он изменил в фамилии одну буковку и стал Маратом – ну а потом, когда отношение к Марату резко изменилось, пришлось переименовываться обратно. Настоящая фамилия его была Мюрат – будущий маршал Наполеона и король неаполитанский (согласитесь, сидеть на престоле человеку по имени Марат было бы как-то неудобно. Все равно как если бы группенфюрер СС звался Ленин Швайнебург). Ну всякое случалось. Один юный революционер из простонародья наколол на груди огромными буками СМЕРТЬ КОРОЛЯМ! Это был некто Бернадотт, впоследствии маршал Наполеона, а еще позже король шведский, родоначальник и сегодня правящей в Швеции династии. Когда обмывали тело усопшего короля, татуировку и увидели (интересно, а как эту наколку не усмотрели шведские любовницы, которых Бернадотт как истый француз просто обязан был иметь?).
Ну ладно, посмеялись. Давайте о вещах серьезных. Итак, термидор…
Видный деятель революции Вернио сказал как-то: «Революция как Сатурн: она пожирает собственных детей». Вскорости и ему отрубили голову. Летом 1917 Сталин в одной из газетных статей напишет: «Революция не умеет ни жалеть, ни хоронить своих мертвецов». Так и обстояло во все времена под любыми широтами. Разве что с поправкой на национальную специфику. В Испании враждующие политические партии выясняли отношения с помощью своих боевых отрядов, вооруженных броневиками и пулеметами. В Советском Союзе проигравших вождей сначала вегетариански лишали всех постов – ну а потом, когда они не унимались и начинали плести заговоры, стреляли. Один из вождей победившей кубинской революции Че Гевара, разойдясь с соратниками во мнениях о том, как им обустроить Кубу, добровольно ушел со всех высоких постов и отправился в Боливию разжигать партизанское движение – но его довольно быстро убили солдаты правительственных войск.
Ну а во Франции вожди революции, не стремясь к разнообразию, последовательно отправляли друг друга на гильотину. Как можно было предвидеть, в конце концов по коридорам Конвента (аналог советского Верховного Совета) среди партайгеноссе зашелестел шепоток: товарища Робеспьера пора убирать. От разговоров перешли к делу – составился очередной заговор.
Нужно сказать, что основания для этого, по-моему, имелись веские – товарищ Робеспьер откровенно пошел вразнос. Изучая последние месяцы его жизни, убеждаешься: Робеспьер уже и сам не знал, куда он ведет страну, к чему стремится, чего добивается. Он просто рубил головы направо и налево, по поводу и без повода. Никакой системы в многочисленных казнях уже нельзя было усмотреть. Одному отрубали голову за дворянское происхождение, другому (прокурор Парижа Шометт) за то, что назвал церковные колокола «брелоками Господа Бога». (С Церковью Робеспьер боролся яростно, но в то же время люто ненавидел атеистов, тонкая натура.)
Согласно упоминавшемуся мной «Закону о подозрительных» на эшафот мог угодить, например, тот, кто с «мнимой скорбью на лице рассказывает о поражении революционных войск». Степень мнимости определял зоркий глаз очередного патриота. Там немало и других формулировок, по которым без малейших доказательств и улик можно было отправить на гильотину кого угодно. В революционном трибунале рассмотрение всякого дела занимало менее десяти минут.
Но Робеспьеру и этого показалось мало. За 49 дней до своего свержения он протолкнул так называемый «Закон 22 прериаля». Закон окончательно упразднял защитников (которые и раньше были чем-то вроде мебели), признавал
