Загадочный Петербург. Призраки великого города - Александр Александрович Бушков
Немного о русской инквизиции. В отличие от католической Церкви, в православной никогда не было специализированного органа, аналогичного инквизиции. Однако с давних времен с ворожеями и колдунами боролись костром. Церковный устав, принятый Владимиром Крестителем, предписывал сжигать как колдунов и ведьм, так и их «магический инвентарь». Именно на основании этого устава в Новгороде в 1227 году сожгли четырех колдунов, а в Пскове в 1411 году – двенадцать «вещих жонок». И это не единственные примеры. Подобная практика – отправить колдуна или ворожею на костер – применялась и при Иване Грозном. При первых Романовых наступила некоторая «оттепель» – теперь при наличии смягчающих обстоятельств можно было отделаться заключением в монастырь или ссылкой в «дальние места».
В 1716 году Петр I издал новый Воинский устав. Несмотря на название, это был не только военный устав, но еще и гражданский уголовный кодекс. Одна из его статей предусматривала сожжение на костре за занятия колдовством. Случаи применения этой статьи при Петре имеются, правда, немногочисленные. Они встречаются и после Петра: последнее сожжение на костре за колдовство в Российской империи произошло уже при Анне Иоанновне, в 1732 году, – опять-таки по приговору не духовных, а светских властей. Для сравнения: последняя в европейской истории ведьма, кончившая жизнь на костре, была сожжена в Швейцарии в 1785-м. (А по другим источникам – в Испании в 1827-м.)
При Елизавете Петровне и Екатерине II вновь наступила оттепель, но пряниками в случае чего все же не кормили. Сохранилось следственное дело сержанта Ширванского пехотного полка, стоявшего в Тюмени. На сей раз не светское учреждение, а тобольская духовная консистория обвинила его в «любовном чародействе», а потом подключились и гражданские власти. Достоверно было установлено, что означенный Васька Тулубьев долго и старательно проделывал над Ириной Тверитиной всевозможные магические манипуляции вкупе с наговорами, заклинаниями и «чародейными напитками». «Так приворожил Ирину, что она без него жить не могла, и когда ему случалось уходить со двора, бегала за ним следом, тосковала и драла на себе платье и волосы».
Неизвестно точно, чем это можно объяснить – самовнушением истеричной девицы или тем, что Васькины ухватки все же работали. Любой вправе со мной не соглашаться, но лично я допускаю оба варианта. Подробное описание этих практик у меня есть, но приводить его я не буду. Достаточно и того, что однажды я этот документ привел в другой книге, а потом мне рассказали про обормота, который ее прочитал и применил на практике – с согласия какой-то дурехи, которой интересно было, что получится. Вот только я к тому времени изрядно набрался житейского опыта, а потому предусмотрительно дал текст с пропусками. Прекрасно помнил Жюля Верна, в романе «Таинственный остров» подробно описавшего, как герои изготовляют нитроглицерин. Взрывчатка в виде жидкости, мощная и нестабильная, срабатывает при любом сотрясении (динамит – это как раз масса на основе глины, пропитанная нитроглицерином, что дает должную стабильность, и динамит взрывается только с помощью бикфордова шнура). Так вот, Жюль Верн прекрасно понимал, что после прочтения романа куча шустрых мальчишек кинутся делать взрывчатку. Так оно и произошло, школяры по всей Европе бросились экспериментировать, ожидая, что «щас как подзорвется!». К этому увлекательному процессу приступили и наши гимназисты – книги Жюля Верна в России переводились и издавались очень оперативно. Вот только ни у кого так ничего и не вышло: Жюль Верн старательно описал процесс, в результате которого можно было получить самую безобидную жидкость, не способную не только взрываться, но и гореть…
Короче говоря, при Петре I у Тулубьева были бы все шансы угодить на костер. В более либеральные временa его всего-навсего лишили сержантского звания и на пару-тройку лет законопатили в монастырь на покаяние (своего рода заключение без права выхода за ворота и с обязанностью посещать все церковные службы).
Ну а теперь вернемся в Париж, где только что громыхнуло (в общем, в переносном смысле) 9 термидора. На сей раз обойдусь без долгих исторических отступлений, суть изложу кратенько.
Робеспьера никто не защищал – он, смело можно сказать, осточертел всем и каждому. Переворотом рулила хунта из четырех человек. (Ни одного военного среди них не было. Испанское слово «хунта» вовсе не означает «военная диктатура». Означает оно другое – «союз», «объединение», «группа». Как-то так.) В отличие от вождей вроде Робеспьера, Дантона, Демулена, Сен-Жюста, крайне подверженных как раз идеям (правда, подход был разный, Дантон правдами и неправдами сколотил состояние, а Робеспьер был бессребреником), эта четверка идеями особо не заморачивалась. Так, самую чуточку, кое-какие политические убеждения и взгляды у троих из четверых все же имелись (у четвертого, правда, таковых не имелось вовсе). Однако идейной подоплеки не было ни у кого. Всем хотелось, во-первых, побольше власти (которую нетрудно конвертировать в деньги), во-вторых, стабильности, которой при Робеспьере не было и быть не могло (примерно по тем же соображениям позже, в СССР, партийная верхушка сместила непредсказуемого до полного идиотизма Хрущева и поставила на его место Брежнева, в коем увидела олицетворение стабильности – и не прогадала). У двоих были и чисто личные мотивы. У одного насквозь шкурные – во время подавления мятежа сторонников короля в Лионе награбил немалые ценности, дело вышло наружу, Робеспьер такого терпеть не мог, а метод критики у него был один – гильотина. У другого, право же, романтические – в тюрьме оказалась как «бывшая маркиза» его любовница, молодая красавица, которую он любил до беспамятства, и 10 термидора ее должны были казнить.
Главное в другом. Случаются в истории моменты, когда политику, будь он распоследний негодяй, вор и сволочь, прямо-таки выгодно ненадолго стать хорошим и добрым. И в таких ситуациях обычным людям бывает больше пользы, чем от усилий какого-нибудь прекраснодушного идеалиста-бессребреника. Можете считать это цинизмом, но часто так дело и обстоит.
Именно в подобном интересном положении оказалась четверка победителей. Им было чертовски выгодно позиционировать себя как борцов с кровавой тиранией. Это им придавало в глазах народа благородства и авторитета – тем более что уж там тирания и в самом деле была кровавая.
Поэтому хунта ограничилась, можно и так сказать, чисто производственным мероприятием – отправила на гильотину всего-то сотню с лишним человек, главным образом «партийных функционеров», которые могли стать их серьезными противниками (историки уверяют, что среди них замешались и ни в чем не виноватые, но так уж с переворотами всегда обстоит). Один из грустных парадоксов, на которые
