В борьбе с большевизмом - Павел Рафаилович Бермондт-Авалов
Он описывает свою беседу с нашим министром иностранных дел Сазоновым, которую он имел с ним 20 августа 1914 г., следующим образом:
«Затем мы приступили к подсчету соответствующих сил воюющих сторон, их резервы, а также финансовые, земледельческие и промышленные ресурсы, мы оцениваем также благоприятное положение, которое нам дают внутренние несогласия между Австрией и Венгрией.
Палеолог: Мы имеем перед собой фактор, которым не следует пренебрегать, а именно общественное мнение германского населения. Совершенно необходимо, чтобы мы были постоянно осведомлены о всем том, что там происходит. Вам следовало бы организовать осведомительные органы в крупных центрах социалистических течений близ Вашей территории, в Берлине, Дрездене, Лейпциге, Хемнице и Бреславле.
Сазонов: Это очень трудно организовать.
Палеолог: Да, но это необходимо. Не подлежит сомнению, что, в случае больших военных неудач, германские социалисты заставят воинствующие классы Германии заключить мир. Мы должны были бы содействовать этому движение.
Сазонов привскочил и коротким, сухим голосом мне заявил: “О нет, устройство революции никогда не будет входить в нашу политику”.
Палеолог: Будьте уверены, что Ваши враги используют это оружие против Вас. Германия не будет ожидать возможного разгрома Вашей армии, она даже не ожидала войны для того, чтобы завязать сношения с Вашим рабочим классом. Вы не разуверите меня в том, что забастовки, вспыхнувшие в Петербурге во время визита президента (Пуанкаре), не были вызваны германскими агентами.
Сазонов: Я в этом не сомневаюсь, по повторяю Вам, революция никогда не будет входить в качестве оружия в нашу политику, даже в отношении Германии.
На этом наш разговор закончился. Сазонов был уже не в настроении для откровенной беседы, разговор о революции видимо его охладил».
Наш бывший министр иностранных дел Сазонов, занимавший этот пост в период начала войны и ее наибольшего напряжения, хорошо известен всем германским кругам, и большинство из них считают его злейшим врагом Германии. И вот этот-то злейший враг все же высказался, и в самой категорической форме, против метода борьбы «насаждением р е в о л ю ц и и».
Насколько был правильным взгляд на это дело нашего императорского правительства, ярко доказывают последующие события. Теперь, когда в Европе с легкостью повержены наиболее могущественные монархи мира и когда роль других, менее могущественных, сведена к жалкому существованию «приживальщиков в своей стране» (короли английский, итальянский, норвежский и т. д.), убеждать монархистов в ошибках их прошлой политики, политики «насаждения революции у врагов и друзей», я думаю, излишне и даже смешно[57].
Правильным действием для германского императорского правительства, в то время когда в России вспыхнула меньшевистская революция, зажженная союзниками, изменившими русскому царю и народу, было действие, обратное действиям «союзников». За это говорит и логика. Ведь тогда это был момент перестройки политической, а вместе с ней и военной конъюнктуры воюющих государств. «Союзники» предали государя императора и русский народ и тем самым перестали быть союзниками России. И вот внимание Германии должно было быть обращено в сторону преданных, покинутых – русского государя и русского народа.
Императорская Германия могла спасти себя от разгрома, если бы тогда поддержала русскую монархию и добилась дружеского соглашения с ней. Для успеха последнего же необходимо было пойти навстречу с открытым сердцем и отказаться от всяких завоевательных планов на востоке. Таким образом для Германии было правильным тогда следующее решение: поддержать русскую монархию и заключить с ней дружеское соглашение на условиях «status quo ante bellum».
Германское министерство иностранных дел этого не учло, и его деятельность в то время выразилась в конкуренции с «союзниками» в деле разрушения России и ее подчинения своему влиянию. На этой почве между «союзниками» и Германией началась борьба.
Германия, послав в Россию своего ставленника Ленина, одержала временную победу, но эта победа обошлась ей очень дорого, а главное – пришла слишком поздно. Со дня революции, т. е. с 26 февраля 1917 г., до большевистского переворота 25 октября прошло 8 месяцев.
Однако и сама победа германцев была еще весьма сомнительной, и каждый день мог принести неожиданные сюрпризы.
В настоящее время передо мной лежит отчет о судебном процессе в городе Орлеане над французским капитаном Садулем, секретарем III Интернационала. Садуль – официальный член Коммунистической партии; произнося защитительную речь на суде, он представил в совершенно новом свете военную политику большевиков. Вот его заявление:
«Совершенно непонятно, что во Франции до сих пор еще не знают о непрерывных обращениях Ленина и Троцкого к Франции с просьбой о военной поддержке против немцев. Ведь то, что pycские генералы, участвовавшие в Брест-Литовских переговорах, были намечены генералом, руководившим французской военной миссией, – исторический факт. Ленин считался с возможностью разрыва переговоров и полагал, что ему придется возобновить войну с Германией. Через меня он запросил французскую военную миссию, готова ли она взять на себя руководство красной армией. Нуланс отклонил это предложение, и в результате был подписан Брест-Литовский договор. Главный виновник этого договора и последовавшей в результате его смерти сотен тысяч наших солдат – Клемансо. Во Франции не знают также, что, когда после подписания Брест-Литовского мира, Нуланс бежал, наша военная миссия работала совместно с высшим командным составом красной армии».
Из этого отчета видно, что большевики вели двойную игру, и преданность их Германии была весьма относительной. Последняя для большевиков была лишь средством для осуществления их целей.
Генерал Гофман, описывая этот период в той же книге, рассказывает:
«Одной из первых мер, принятых новым правительством, был запрос по беспроволочному телеграфу народного комиссара Крыленко, произведенного из унтер-офицеров в главнокомандующие, согласно ли германское главнокомандование заключить перемирие.
Генерал Людендорф вызвал меня к телефону и спросил: “Можно ли вообще с этими людьми вести переговоры?” Я возразил: “Да, можно. Ваше Превосходительство нуждается в войсках, а это первые, которые являются”.
Генерал Гофман, ответив, что предложением большевиков можно воспользоваться, сейчас же сам высказывает сомнение в правильности такого решения. Он пишет:
«Я часто думал о том, не было бы лучше, если бы германское правительство и командование отвергнули все переговоры с большевистскими правителями. Мы дали им возможность заключить мир и таким образом исполнить желание народных масс и поэтому они могли захватить власть в свои руки и укрепить ее за собой. Если бы Германия отвергла переговоры с большевиками, и потребовала бы от России, чтобы она выставила представителем от русского народа такое бы правительство, которое было бы избрано народом путем свободного голосования, то большевики не смогли бы удержаться у власти».
Мнение генерала Гофмана совершенно правильное: Германии надо было отвергнуть предложение большевиков, но, отвергая, начать прямо переговоры с русскими монархистами. Германия могла выбирать тогда только между старой монархией и большевиками,
