Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова
– С днем рождения! – прошептала она.
– Спасибо! Тронут. Сама рисовала?
– Сама. А шарфик как раз к твоей новой шубе.
– А ведь это первый мой день рождения, что мы вместе, – произнес писатель и, неожиданно закашлявшись, поднес ко рту платок. – Не беспокойся, – остановил он Ольгу, увидев, как она тут же испуганно вскочила с кровати. – Ты же знаешь, это происходит каждый раз по утрам, когда я встаю. Сейчас пройдет.
– Покажи платок.
– Пожалуйста. Видишь, крови нет.
– Вижу, – успокоилась Ольга.
В полдень появился Немирович с большим букетом белых роз, возбужденный, прекрасно одетый и, как всегда, пахнущий сигарами и дорогим одеколоном.
– Весь театр тебя поздравляет с днем рождения и предстоящей премьерой, – заявил он. – Актеры нервничают. Очень ждут тебя…
– Нет-нет! Меня не будет, чувствую себя неважно. Так всем и передай.
– Но, может, к вечеру все-таки полегчает? – с надеждой спросил Немирович. – Со спектаклем у нас полный порядок. Да тебе наверняка и Ольга Леонардовна говорила. Придраться не к чему. Билеты распроданы все до единого. Стулья ставим в проходах для приглашенных. Из Петербурга писатели приехали специально, чтобы поздравить тебя с двадцатипятилетием творческой деятельности. Все очень тебя ждут! Антон Павлович, я за тобой авто пришлю…
– Ну хорошо. Посмотрим. Может, к вечеру мне и впрямь станет получше, – чтобы успокоить неугомонного Немировича, сказал Чехов. – Посмотрим.
Немирович уехал. Вскоре вслед за ним поспешила и Ольга.
– Нервничаю ужасно! – говорила она, затягивая потуже пояс на платье. – Моя роль, дусик, мне безумно нравится. Я в нее уже как в перчатку влезла. Играю в удовольствие. Ты гений! А какие наряды сшила мне Ломанова! Особенно для третьего акта на вечеринке. Чудо какое платье!
– Кто такая Ломанова?
– Ты не знаешь? – удивилась Ольга. – Ломанова – самая модная и самая дорогая портниха в Москве! У нее и королевские особы наряды заказывают. Так хочется, чтобы ты посмотрел.
– На твои наряды? – улыбнулся Чехов.
– И на них тоже. Ведь ты впервые в Москве в день премьеры своей пьесы! Не надо бояться. Я, конечно, не такая оптимистка, как Немирович, но мне тоже кажется, что всё совсем даже неплохо. Хороший получается спектакль!
– Может быть. Но это не моя пьеса. Все ошибки Станиславского кроются в неправильном определении жанра. И в афише написали, что это драма, и ставили как драму… А я писал комедию. Так и играть ее надо как комедию! Легко. Быстро. В жизни смешное и страшное всегда уживаются по соседству. Впрочем, бог с вами! – махнул он рукой. – Не буду портить тебе настроение. Дай-ка я тебя лучше поцелую на прощание, собачка моя. Играй в свое удовольствие. Ни пуха тебе, ни пера!
– К черту, к черту, к черту, – проговорила Ольга, поплевала три раза через левое плечо и перед уходом заскочила в комнату к Маше.
– Я к обеду не приду. Перехвачу что-нибудь в буфете. Проследи, чтобы он хоть супу поел с пирогом. Чувствуешь, Маня уже печет? Запах невероятно вкусный! – глубоко вдохнула она аромат, доносящийся из кухни.
– Поест, не волнуйся. К трем часам приедет наш брат Иван с женой и твоя мама, Анна Ивановна, пожалует, а уж после обеда мы все вместе на премьеру пойдем, – сообщила Маша. – На кухне я распорядилась. Стол будет праздничный… Все-таки у Антона сегодня день рождения…
– Это хорошо, – обрадовалась Ольга. – А я-то с этими репетициями совсем замоталась. Ты умница, Маша. Мне ужасно стыдно, что я не позаботилась об этом…
– Ладно, Книпшиц, у тебя и вправду были тяжелые дни перед выпуском, – милостиво произнесла Маша. – Ты, конечно, большой поросенок, но сегодня я тебя прощаю. Иди!
– Спасибо, Машуня, – чмокнула ее в щечку Ольга. – Может, у тебя все же получится и своего братца на премьеру привезти? Ведь весь зал, все актеры будут ждать. Всей Москве известно, что он в городе.
Глава двадцать четвертая
Ольга понимала. Он боится. Боится увидеть на сцене совсем не то, что хотел выразить в пьесе, боится провала. Уж сколько времени прошло с того страшного дня премьеры «Чайки» в Петербурге, когда Чехов, просто убитый и раздавленный, удирал из города, а боль и внутренний страх, видно, до сих пор остались, затаились внутри него. А ведь «Вишневый сад» был еще более необычной пьесой, чем другие. Горький, например, не очень-то ее и понял:
– В ней сильная тоска. А о чем тоска – не знаю, – сказал он в разговоре с Ольгой, при этом настойчиво требуя пьесу в свой сборник «Знание».
– Она похожа на симфонию, – ответила ему Ольга. – Когда вы слушаете музыку, у вас рождаются чувства и тоски и радости, и при этом сложно сказать, о чем, собственно, эта тоска и чему, собственно, вы радуетесь.
– В таком случае эту симфонию должен исполнять великолепный оркестр под управлением не менее талантливого режиссера, а есть ли они в вашем театре?
К этому времени отношения Горького с Немировичем и Станиславским были далеко не радужные. Его пьеса «Мещане» была снята с репертуара, постановка новой пьесы «Дачники» отклонена. Но тем не менее он не пропускал ни одной премьеры художественников и, конечно, должен был быть и сегодня.
⁂
Спектакль начали. Чехов не приехал. В театре нервничали. Столько людей пришло его приветствовать, поздравить, увидеть. И после второго акта зрители стали кричать: «Автора! Автора!»
– Владимир Иванович! – подбежала Ольга к Немировичу. – Сделайте последнюю попытку. Пошлите курьера к нам домой с письмом. Напишите Антону, что спектакль принимают восторженно, что публика вызывает автора. Он поймет, что это успех, и приедет. Я знаю, он боится. Сидит сейчас дома один и нервничает. Подбодрите его, и он приедет! Как только прочтет, что всё хорошо, сразу захочет быть с нами в такой день!
Ольга оказалась права. Он приехал.
Еще к обеду он надел белую рубашку, свой выходной костюм, повязал бабочку и, когда все гости и Маша ушли в театр, не стал переодеваться. Так и сидел в кабинете, пересматривая газеты за день. В мире было неспокойно. Того гляди начнется война с японцами, и это очень беспокоило писателя. Война – это самое несправедливое на свете действие, считал он. Столько горя, крови, и всё только в угоду амбициям тех или иных правителей. Но сейчас он не очень внимательно прочитывал статьи. Мысли его были там, на сцене Художественного. Он взглянул на часы. По времени должен был бы закончиться второй акт. Почему нет никаких сообщений? Неужели провал? И тут как по волшебству раздался колокольчик входной двери. Сердце замерло.
– Антон Павлович,
