Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова
Порой Ольга играла и другие сцены, с другими партнерами, но Немирович неизменно каждый раз читал первый акт «Вишневого сада».
Когда к Чехову приходил Бунин, находившийся в это время в Москве, они частенько вместе ждали возвращения актрисы.
– Правильно ли это, что вы, Антон Павлович, перестали ходить на репетиции? – спросил как-то Иван Алексеевич.
– Правильно. Ольга говорит, что каждый режиссер имеет право на свое видение. Это справедливо, но тем не менее мне больно смотреть на то, как Станиславский губит мою пьесу.
– Как-то на литературном вечере актер Малого театра читал мой рассказ «Учитель», – произнес Бунин. – Читал не полностью, а выборочно, некоторые главы, и от этого акценты повествования сместились, и весь рассказ прозвучал совсем по-другому. От злости я готов был его разорвать. Мне казалось, что у меня отняли что-то очень дорогое, да при этом еще и выкупали в грязи. А публика хлопала. Хлопала неистово, и меня вызывали много раз на поклоны. Многие потом подходили и говорили хорошие слова… Но имел ли право этот актер делать то, что он сделал с моим рассказом?
– Одному Богу ведомо, кто прав и кто не прав, – задумчиво сказал Чехов. – Мы пишем, актеры исполняют, и не всегда получается звучание в унисон. Вернее, даже чаще всего не получается. Но у человека, к сожалению, слишком мало хладнокровия. Мы вечно кипятимся, портим нервы себе и другим. Зачем? Теперь вы понимаете, почему я не хожу на репетиции и не хочу идти на премьеру?
Возвращалась Ольга с этих декабрьских благотворительных вечеров поздно. При этом всегда была весела и от нее пахло вином.
– Что же ты не спишь, дуся? – удивлялась актриса. – Тебе вредно. О, да тут и Букишончик! Значит, ты не скучал, мой дорогой. А я припозднилась. Благотворители устроили после выступления такой прием в ресторане…
Как-то Ольга вернулась около пяти часов утра.
– Спасибо, что посидели с Антонкой, – сказала она, провожая Бунина до входных дверей. – Он очень вас любит. И я вас люблю. И Маша вас любит. Кстати, а где Маша?
– Маша давно спит. А я завтра уезжаю в Ниццу. Так что прощайте. Увидимся теперь, вероятнее всего, только летом в Ялте.
– О, а мы с Антоном этим летом в Ялту вряд ли поедем. Я думаю о Швейцарии или под Москвой дом снимем, а то даже и купим. Да-да, мы хотим дом под Москвой купить, и Антоша будет жить в нем постоянно. Врачи так советуют, – говорила не переставая подвыпившая Ольга. – Правда-правда. Мы даже думаем дом в Ялте продавать. Подождите, Букишончик! – вдруг воскликнула она. – А как это вы завтра уезжаете? А премьера «Вишневого сада»? У нас в день рождения Антона, 17 января, будет премьера «Вишневого сада» и чествование в связи с двадцатипятилетием его творческой деятельности… Вся Москва собирается прийти. Как же без вас?
– Не могу. Должен ехать. Антон Павлович меня понимает.
– Ну, раз не можете, то конечно… – расстроилась Ольга. – Что ж, прощайте, дорогой Иван Алексеевич.
– Прощайте, Ольга Леонардовна. Берегите мужа. Он у вас необыкновенный. Такие люди рождаются, может, раз в сто лет.
– Буду беречь. Клянусь, – засмеялась Ольга. – Вы думаете, я не знаю, за кого вышла замуж?!
Почему это всем вокруг казалось, что они лучше знают, что она должна или не должна делать? Почему все ей указывают?! Ну, понятно, Маша и Евгения Яковлевна. Они ревнуют. Но и другие туда же. И ведь это продолжается с самого их медового месяца на кумысе. Всем есть дело до их совместной жизни!
– Вот вы, Иван Алексеевич, сказали, что такие люди, как мой муж, рождаются раз в сто лет. И это правда! А хотите знать, как он появился на свет?
– Конечно, – с интересом взглянул на актрису Бунин.
– Как вы знаете, родился он в Таганроге, – начала Ольга. – Так?
– Так.
– Так вот, в городе Таганроге примерно в три часа ночи 17 января 1860 года разразилась страшная гроза. Небывалое что-то. В середине января – и вдруг гроза! Павел Егорович и Евгения Яковлевна, которая со дня на день уже ждала рождения ребенка, проснулись в испуге от страшного грохота. Смотрят: молнии в небе блистают, гром такой силы, что кажется, весь дом трясется. Бросился Павел Егорович к окну и вдруг видит, как прямо на его глазах молния попадает в купол церкви, что недалеко от их дома была. Дым, огонь. Крики с улицы слышны: «Пожар! Пожар!» А Павел Егорович крестится в испуге и приговаривает: «Это знак! Это всем нам какой-то знак!» Вот под утро и родился у них мальчик. Так что, Иван Алексеевич, явление на свет Антона было и впрямь знамением Божиим! Провидением!
– Хороший рассказ, – улыбнулся Бунин. – А это правда?
– Истинная правда! Мне сама Евгения Яковлевна рассказывала. Да так всё в красках расписывала… Зачем ей врать?
⁂
Чем ближе шло дело к премьере, тем больше Чехов нервничал.
– Ты не волнуйся, – успокаивала его жена. – У нас там все хорошо. Все, кто смотрел прогоны, хвалят. Вполне возможно, и тебе понравится.
– Я не пойду.
– Как это не пойдешь? Там ведь готовится твое чествование. Как-никак двадцать пять лет в литературе. Многие уважаемые люди специально для этого в Москву приехали!
– Сказал не пойду – значит не пойду! Ты знаешь, как я люблю публичность. Да еще это чествование придумали. Не выдержу я этого!
Чехов вообще редко выходил из дома. И не потому, что на улице было холодно. Нет. Это его совсем не страшило. Ведь у него была такая теплая шуба! Все дело было в лестнице. Преодолевать ее с каждым днем становилось все труднее. Но накануне своего дня рождения Антон Павлович все-таки сходил к парикмахеру и в баню.
– Встречу свои сорок четыре года если не здоровым, то хотя бы чистым, как агнец божий, – пошутил он. – Лошадка, ты никогда не задумывалась о том, что, родившись, мы все имеем шанс без всяких проблем попасть в рай, но почему-то по мере своего взросления мы чаще всего поворачиваем в другую сторону?
– К тебе, милый, это никак не относится, – рассмеялась Ольга. – Ты абсолютно точно двигаешься в нужном направлении.
– О, дуся моя! Ты меня еще плохо знаешь.
⁂
Утром 17 января, когда Антон Павлович проснулся, на стуле рядом с кроватью лежал теплый шарф серого цвета с черными полосками, а на нем пристроилась красочная картинка, написанная масляными красками по картону, изображающая две фигуры на фоне вишневого сада. Чехов поднялся, надел пенсне и сразу без труда узнал в этих фигурах себя и Ольгу. Он взглянул на
