Владислав Бахревский - Аввакум

Царь бывший, но встречали ради дружбы и единоверия, Георгия Победоносца ради и ради царственной крови с почетом. Алексей Михайлович, чтоб не осрамиться перед иноплеменным гостем, указал: «В Китае, в Белом городе и в Земляном валу в улицах», которыми идти грузинскому царю, и на Пожаре шалаши харчевников, и полки, и скамьи, и мостовой старый лес и в Тележном ряду прибрать все начисто».

Встречали Теймураза Давыдовича у Сретенских ворот, где на одной стороне дороги стоял рейтарский полк Змеева, стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы, на другой стороне – монахи, бояре, окольничие, думные люди. Под царским знаменем были Никита Иванович Шереметев да Иван Андреевич Хилков.

Царя Теймураза и его свиту отвели во двор князя Льва Александровича Шлакова-Чешского, и стало до него недосуг. В Малороссии противники гетмана Выговского довели дело до крови. Царские послы не сумели утихомирить гетмана. Выговский послал на полтавского полковника Пушкаря личную гвардию – тысячу наемников сербов да полтысячи казаков. Под Диканькою Пушкарь положил три сотни незваных гостей, а остальные разбежались.

Тогда гетман позвал Крымскую Орду. С Ордой воевать было страшно, и Пушкарь послал Выговскому покаянное письмо:

«Доброго здоровья и всяческих радостных потех милости твоей от Господа Бога желаем. Ведомо учинилось нам, что ты, подняв Орду, хочешь огнем и мечом искоренить города украинские… Теперь от его царского величества приехал к нам стольник Алфимов для успокоения, чтоб между народом христианским кровопролития не было… Полагаемся на государеву волю и просим твою милость, прости нам наше неисправление перед тобою, а вперед, по царскому повелению, мы у тебя всегда в послушании будем, как и другие полковники, только будь милостив и отошли Орду назад в Крым, а царских и заднепровских городов ей не отдавай и в плен христиан не вели брать».

Выговский в покорность Пушкаря не поверил. Для его тайной измены нужны были изменники, а Пушкарь царской присяге верен. Гетман явился под Полтаву с большим войском. Пушкарь напал на обоз, взял скарб гетмана, но в другом бою Пушкарь погиб, а с ним восемь тысяч казаков да еще тысяча у победителя.

Послы доносили в Москву: Выговский требует отозвать из Приднепровья войско Ромодановского, грозит возмущением казачества, если из городов не уедут царские воеводы. Гетман грозил упреждая. Всего кроме Киева в Малороссию было послано семь воевод, а на место прибыли только двое: в Белую Церковь – Григорий Сафонов, в Чигирин – Александр Скуратов, который был при Выговском. Полковник Богун, не стесняясь гетмана, сказал Скуратову: «К нам воеводой в Чигирин едешь, нездоров от нас выйдешь».

Выговский, боясь, что правда о его измене откроется прежде, чем он поставит своих людей в полках и сотнях, слал жалобы на Ромодановского и особенно на только что прибывшего киевского воеводу боярина Василия Борисовича Шереметева. Он-де остуду чинит между царем и казаками, с ним, гетманом, не повидался, не посоветовался. А Шереметев и впрямь почитал себя, царского воеводу, выше гетмана. Не поспешил в Чигирин на поклон. Послал сказать Выговскому, чтоб в Киев ехал. Алексей Михайлович думать о малоросских делах позвал все того же Артамона Матвеева да Семена Лукьяновича Стрешнева, который ведал Литовским приказом. Положил перед Артамоном список воевод, посланных в города Малороссии, но прочитал сам, скашивая глаза:

– Белая Церковь – Григорий Сафонов, Корсунь – Аверкий Болтин, Нежин – Степан Бутиков, Чернигов – Андрей Дашков, Полтава – Алексей Чириков, Миргород – Никифор Поленов… А в Чигирине Скуратов, но он только именем воевода, без войска послан, быть при гетмане… – И посмотрел Матвееву в глаза: – Всех знаешь?

– Всех, государь. Люди степенные, терпеливые, но твердые.

– Терпеливые – хорошо. Твердость… Бог с ней… Не до гордыни. Нам одно и нужно, чтоб Выговский не разорил гнезда, слепленного нами с Хмельницким… Бог даст, булава к его сыну воротится. Хмельницкий о том просил, и мы обещали…

Вдруг страшно рассердился, даже рукой по столу шаркнул:

– Никон воду перебаламутил. Я, может, и не пошел бы Ригу воевать, а как не пойти, когда святейший благословил!

Матвеев спрятал глаза: о Никоне государь никогда такого не говаривал. Милые дерутся, третий не встревай: с двух сторон будешь бит. Но Семен Лукьянович обрадовался государеву гневу.

– Это тебе он собинный друг, а нам – петух разряженный и дурак. Я свою собаку Никоном назвал. На задних лапах когда стоит – вылитый Никон.

Государь вскинул на Стрешнева испуганные глаза.

– Выговский святейшего на камешки блестящие купил. Все видят, да молчат, на тебя глядя.

Старик распалился от своей смелости, разрумянился. Был он высок, седовлас, бровями в сестру, в царицу, в государеву матушку – уж такие черные брови, такие шелковые, ровнехонькие! И коромыслицами. Засмеялся, показывая ровные, сахарные зубы.

– Выговский думает, что один хитер, а мы про него тоже кое-что ведаем. Ныне, государь, его человек, Федоска, то ли грек, то ли жид, поехал к Яну Казимиру с поклоном: принимай-де Малую Русь обратно. Про то челобитие знают в Малороссии полковник Богун да митрополит Дионисий Балабан. И мы, грешные.

– Знаем, и ладно. Явной измены нет. Ты, Артамон, гляди, не обмолвись. О дружбе Выговскому напиши. – Государь торопливо и мелко покачивал на Стрешнева ладонями: тише, мол, тише.

– Мы ему зубы заговорим так же сладко, как он нам. Но ты, государь, не уводи войско восвояси. Простым казакам полк Ромодановского дух укрепляет, – посоветовал Стрешнев.

– Дорого войско далеко держать. Денег совсем нет, – признался Алексей Михайлович. – От медных наших монет в Киеве нос воротят.

– Что же написать Выговскому? – спросил Матвеев.

Стрешнев опередил государя:

– Пиши как есть: Ромодановский да Шереметев посланы не для войны, не против казаков, а по твоему, гетман, челобитию – унимать своевольников.

– Так хорошо будет, – согласился Алексей Михайлович. – Помяни о прелестных листах Яна Казимира. Пусть и в ум не придет, что мы про Федоску-грека знаем.

К патриарху пожаловал ходок от царя Теймураза. Принес древнюю икону Георгия Победоносца в серебряном окладе и еще пояс, тоже серебряный, с алмазной мелкой россыпью по узорам. Просил благословения Теймуразу Давыдовичу и умолял ходатайствовать о скорейшем приеме у великого государя. О царе забыли, и это ему в унижение. Никон и сам желал видеть Алексея Михайловича. Собирался порадовать: строительство Воскресенского монастыря в Новом Иерусалиме движется споро, напомнить – сие дело дивное, от него царю слава во веки веков… Очень и очень желал видеть государя Никон, да сам к нему не шел, разбирала досада: Тишайший совсем поглупел, одних шептунов слушает. Шепчут и шепчут!.. Неужто не погонит всех в шею? А не погонит – нет тебе благодати на дела твои! Попробуй управься без Бога с войнами! Без милости Божией, без молитв видать ли тебе – великий-развеликий! – польской короны? Быть ли отцом всем народам православным? Нет, не желал Никон проситься к царю, пусть сам прибежит. За грузинского ходатая тоже стараться нечего. Такие подарки келейникам подносят. И сам же знал: несправедлив. Откуда Теймуразу взять богатые дары, коли в чужом доме вот уже десять лет приживалой ютится. Осенило: поясок грузинский нужно крестнице послать, царевне Софье. Царевну прошлый год 4 октября крестили, сколько же ей? Девять месяцев? С первым зубком поздравить? А может, ходить начала?