Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева
Итак, пять сестёр-красавиц – Зинаида, Надежда, Мария, Ксения и Вера (братья Фёдор, Владимир, Борис и Виктор оказались в тени – девушки затмили «славных мужей», точно как античные Елена с Клитемнестрой. Фёдор утонул, будучи молодым, следы Владимира затерялись после революции, Виктор служил в сельсовете, а нервнобольной Борис вроде бы как работал сторожем в колхозном саду).
Мать семейства, Александра Павловна, умерла в начале века, вскоре после рождения младшего сына Виктора. Художник Борис Косарев оставил рассказ о том, как свободомыслящие дочери провожали родительницу в последний путь: «Когда умерла мать, то они так её в гробу расписали – нарумянили, накрасили губы, подвели ресницы, – что всё православное село (Красная Поляна) сбежалось посмотреть на это кощунство». Раскованность и оригинальность свою Синяковы унаследовали, конечно же, от матери; Ксения Михайловна рассказывала, что «когда наша мама умирала, она позвала Надю и сказала: “Ради бога, не пускайте ко мне священников. А сыграйте мне концерт Аренского”. Когда отец пришёл со священниками, им категорически не давали войти. Вера села за рояль и начала играть концерт. А мещане говорили: “Смотрите, радость в семье Синяковых. Мать умирает – а они играют”. Мы были эстетически выше других, поэтому нас не любили. Вся наша юность прошла под знаменем искусства и мистики».
Александра Павловна, как мы видим, была далека от всяческих банальностей и воспитывала свободу духа в своих дочерях. Но и отец, Михаил Иванович, внёс некоторый вклад. Ксения Асеева вспоминала, что «у отца был широкий характер – все выходившие тогда книги он покупал и привозил нам на дачу. Как-то он купил собрание Достоевского, Шекспира, Гоголя. Поэтому с самой юности мы питались лучшими писателями. Самыми любимыми нашими писателями были Островский и Гоголь. И вот однажды на даче мы решили переночевать около леса и испытать, боимся ли мы чего-нибудь или нет. Мы взяли с собой простыни и отправились, одна из нас должна была выйти из леса в простыне со словами: “И привидение тихо бродит”. Ночь была волшебная, лес и сады были покрыты цветами, пели соловьи, шумела мельница, было совсем не страшно. Но что-то вдруг зашуршало, и мы все бросились домой. Начитавшись Достоевского и Гоголя, мы были настроены мистически. Пришёл Хлебников, который жил у нас на даче. Он не смеялся над нами как все, а все такие случаи записывал в книжечку».
Городской дом Синяковых, как и дача в Красной Поляне, были своего рода культурными центрами Харькова, где привечали художников и поэтов. Новомодные футуристы – Хлебников, Асеев, Маяковский, – а также Пастернак постоянно бывали в гостях у сестёр. Стихов, посвящённых им – всем вместе и каждой в отдельности, – наберётся на солидный том. Какие-то сочинялись по свежим впечатлениям, а позднее удалялись из сборников (так поступил Борис Пастернак с циклом стихотворений, посвящённых Надежде). Другие стихи рождались спустя годы, «по воспоминаниям», как например, лирическое признание Николая Асеева, датированное 1956 годом:
Мне пять сестёр знакомы были издавна:
Ни с чьим ни взгляд, ни вкус не схожи в них;
Их жизнь предо мною перелистана,
Как гордости и верности дневник.
Я знал их с детства сильными и свежими:
Глаза сияли, губы звали смех;
Года прошли, —
Они остались прежними,
Прекрасно непохожими на всех.
Старшая, Зинаида Михайловна Синякова-Мамонова, училась в Харьковском музыкальном училище, брала уроки пения. В начале нового, XX века перебралась в Москву, поступила в консерваторию и стала оперной певицей. Младшие сёстры, Мария и Ксения, приехав к Зинаиде в Москву из Харькова, познакомились в то время с Маяковским. Вот как писала об этом Мария:
«Встреча с Маяковским – ещё до знакомства – произошла совершенно случайно. Просто мы ходили с сестрой Зиной по бульвару, и он к нам подошёл, не будучи абсолютно знаком с нами.
Так, что интересно? Сама фигура Маяковского, какой он тогда был. Он был весь в чёрном: в чёрном плаще, в чёрной шляпе, широкополой, и бросалась в глаза огромная роза, вдетая в петлицу плаща, бледно-розовая. Это 1912 год. Он был очень скромный, застенчивый и неловкий. Разговоры велись всё вокруг розы, в общем-то, я не помню. Мы даже не знали, кто он такой, и мы не назвали своих имён, а, наоборот, скрыли.
Кроме того, интересно, что он познакомился также и с другой моей сестрой, но отдельно. В Петровском парке на лодке они катались. Там были Зина и Оксана. Но Зина была старше нас, а мы уже как девочки были возле Зины, и я думаю, она тут сыграла главную роль. Она вообще его интересовала».
Историю продолжил Николай Асеев в «Воспоминаниях о Маяковском»:
«Они (Ксения) с сестрой, З.М. Мамоновой, оперной певицей, ездили гулять в Петровско-Разумовское. Катались на лодке. Как-то раз их лодку обогнала другая, с двумя юношами. Стали грести наперегонки. Маяковский (как оказалось впоследствии, это был он) ни за что не хотел уступать и в конце концов обогнал их лодку, четырёхвёсельную, на одной паре вёсел. Маяковскому они приглянулись. Он хотел записать их городской адрес. Но девицы были строгие и адрес ему дали ненастоящий. Потом в Москве встретили его на улице. Он их узнал, стал пенять на обман. Тогда уже закрепили знакомство. Он стал бывать у Мамоновой…»
Передадим слово Борису Пастернаку. В повести «Охранная грамота» он рассказывает буквально следующее:
«Зимой на Тверском бульваре поселилась одна из сестёр Синяковых – Зинаида Михайловна Синякова-Мамонова. Её посещали. К ней заходил замечательный музыкант (я дружил с ним) И. Добровейн. У неё бывал Маяковский… Был, правда, Хлебников с его тонкой надменностью… Был также Северянин, лирик, изливавшийся непосредственно строфически, готовыми, как у Лермонтова, формами…»
Ухаживания Маяковского за старшей из Синяковых так и не привели к настоящему роману. Умерла Зинаида в 1942 году.
Вторая по старшинству сестра, Надежда Синякова, родилась в 1889 году. Как и Зинаида, она окончила Харьковское музыкальное училище по классу фортепиано, затем училась в Московской консерватории, была хорошей пианисткой. Мужем Надежды стал художник Василий Пичета. Борис Косарев считал, что Надежда «была прозаическая. Но это не значит: простая, – ничего подобного. Она была своенравна, иногда упряма, резка в суждениях: могла сказать, прижимая руки к голове, после ухода какого-нибудь отличающегося глупостью и болтливостью гостя: “Мазохизм!”. Надя могла, например, расстроить
