Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

— Что это такое? — спрашиваю я у сеньора Андреа, — Эти женщины безумные?

— Отнюдь нет; они носят одежду капуцинов по обету, и я уверен, что ни на одной из них нет рубашки.

Тем более, что рубашки в Испании очень редки; но идея носить одежду капуцина, чтобы больше угодить Создателю, показалась мне в высшей степени странной.

Вот приключение, которое меня позабавило.

На посту, расположенном недалеко от Мадрида, у меня спросили мой паспорт, я его даю и слезаю, чтобы размяться. Я вижу начальника из бюро, недовольного иностранным священником, который хочет ехать вперед, направляясь в Мадрид, и у которого нет паспорта для въезда в столицу. Он показывает тот, с которым он был в Бильбао, и начальника бюро это не удовлетворяет. Этот священник был сицилиец, его всячески изводили; он меня заинтересовал, я спросил у него, почему он допустил такую оплошность, и он ответил, что не думал, что необходим паспорт, чтобы путешествовать по Испании, если он уже здесь.

— Я хочу ехать в Мадрид, — говорит он мне, — где надеюсь попасть к гранду в качестве исповедника. У меня есть письмо от него.

— Покажите ваше письмо, и наверняка вас пропустят.

— Вы правы.

Он достает из портфеля письмо, которое не запечатано, он показывает его начальнику, который его разворачивает, смотрит подпись и издает крик, читая имя Скилласа.

— Как? Месье аббат, вы направляетесь в Мадрид, рекомендованные Скилласом, и вы смеете показывать письмо?

Служащие, сбиры, что там находятся, услышав, что аббат имеет только рекомендацию этого министра, который является объектом ненависти всей нации, и которого побили бы камнями, если бы король не дал ему ускользнуть, поднимают свои дубинки и начинают колотить несчастного аббата, который совершенно не ожидал столь грустного эффекта рекомендательного письма человека, на которого он возлагал надежды устроить свою судьбу.

Этот г-н де Скиллас был отправлен королем послом в Венецию, где умер очень старым. Этот человек был создан, чтобы быть ненавидимым всеми подданными короля, у которого он захотел быть министром финансов, поскольку, желая увеличить доходы, он был безжалостен в извлечении налогов.

Дверь комнаты, которую мне дал хозяин гостиницы, имела засов снаружи и ничего, чтобы я смог запереться изнутри, когда я пошел спать; дверь открывалась и закрывалась только с помощью защелки. Я не сказал ничего в первую и во вторую ночь, но на третью сказал своему возчику, что не намерен это терпеть. Он ответил мне, что я должен терпеть это в Испании, потому что Святая Инквизиция должна всегда иметь возможность увидеть, что могут делать иностранцы ночью в комнате, эти иностранцы не должны иметь возможность запираться.

— К чему ваша проклятая Инквизиция может испытывать любопытство?

— Ко всему. Увидеть, что вы едите скоромное в постный день. Видеть, что в комнате находится несколько персон обоего пола, спят ли женщины одни или с мужчинами, и знать, являются ли те, кто спит с мужчинами, их законными женами и чтобы иметь возможность отвести их в тюрьму, если брачные сертификаты не засвидетельствованы надлежащим образом. Святая Инквизиция, сеньор дон Хаиме, всегда на чеку в нашей стране для нашего вечного спасения.

Когда мы встречали священника, который нес святое причастие умирающему, сеньор Андреа останавливался и говорил мне непререкаемым тоном, чтобы я сошел с коляски и преклонил колени, даже в грязь, если она была; следовало подчиниться. Тогда возникло большое дело, связанное с религией, в Обеих Кастилиях, относящееся к штанам без поднимаемых отворотов. Отводили в тюрьму тех, кто их носил, и наказывали портных, но, несмотря на это, люди упорно продолжали сопротивляться, и священники и монахи напрасно надрывались на своих кафедрах в поношениях против этой непристойности. Ожидалась революция, которая заставила бы смеяться всю Европу; но, к счастью, дело закончилось без пролития крови. Был издан эдикт, который распечатали и развесили на дверях всех церквей. В нем было сказано, что позволено носить штаны, скроенные подобным образом, только палачу. Мода после этого пала, потому что никто не хотел ни быть принятым за палача, ни пользоваться такой привилегией.

Начиная мало помалу понимать нацию, среди которой я собирался жить, я прибыл в Гвадалахару, в Алькалу и в Мадрид. Гвадалахара и Алькала! Что за слова, эти имена, в которых слышится только гласная «А»? Это как язык мавров, для которых Испания была родиной в течение нескольких веков, оставив там большое количество слов. Все знают, что арабский язык насыщен звуком «А». Ученые резонеры отсюда делают неопровержимый вывод, что арабский должен быть самым древним из языков, поскольку «А» — самая легко произносимая из всех гласных, потому что она самая естественная. Не следует поэтому рассматривать как варварские в прекрасном испанском языке произношения, где не встречается других гласных: ала, ашала, Аранда, Альмада, Акара, бакала, Агапа, Аграда, Агракарамба, Алава, Аламата, Альбадара, Алькантара, Алькарац, Алькавала и тысяча других, которые создают эффект отнесения кастильского языка к самому богатому из всех языков, богатству, которое, как читатель хорошо понимает, может состоять только в наличии синонимов, потому что если легко вообразить слова, то трудно найти новые качества и невозможно создать новые вещи. Поскольку этого нет, испанский язык есть бесспорно один из самых прекрасных во вселенной, звонкий, энергичный, величавый, в котором произносятся слова ore rotundo[43], приспособленный к гармонии самой изысканной поэзии и который стал бы равен итальянскому по отношению к музыке, если бы не было трех букв — все гортанные, которые портят в нем нежность, вопреки тому, что испанцы, которые, естественно, придерживаются противоположного мнения, могли бы сказать. Пусть говорят; quisquis amat ranam ranam putat esse Dianam[44]. Его тон, однако, для ушей непредубежденных кажется более императивным, чем все другие языки.

При входе в ворота Алькала меня осмотрели служащие, обратив внимание на книги, и были недовольны, найдя только «Илиаду» на греческом. Ее у меня попросили и принесли три дня спустя на улицу Креста в кафе, где я поселился, вопреки сеньору Андрэ, который хотел отвести меня в другое место. Некий мужчина дал мне этот адрес в Бордо. Церемония, которую мне устроили в воротах Алькала, меня весьма огорчила. Служащий попросил у меня понюшку табаку, я ее ему дал: это был тертый табак.

— Сеньор, этот табак запрещен в Испании. И говоря эти слова, он выбросил мой табак в грязь и вернул мне табакерку пустой.

Нигде нет столько строгостей относительно табака, как в Испании, где между тем контрабанда процветает более, чем в других местах. Шпионы табачных плантаций, странным образом поощряемые королем, повсюду внимательно стараются обнаружить тех, кто использует иностранный в своих табакерках, и когда они его обнаруживают, они очень дорого заставляют платить за эту дерзость. Это отсутствие лицензии разрешают только иностранным послам; король это знает и должен это терпеть; но он не терпит, когда этим пользуются в его присутствии. Что касается его, он сует в свой большой нос большую порцию своего испанского табака утром, вставая с постели, и больше не делает этого за весь день. Испанский табак превосходен, когда он чистый, но он редок. При моем приезде было невозможно найти хороший. Тот, что был при покойной королеве, был весь уже распродан, я был вынужден три или четыре недели оставаться без понюшки табаку, если только не делал визита к толстому принцу де ла Католика, который, в виде знака особого ко мне расположения, принимал меня после первого раза сидя на стульчаке, на котором он проводил все утро и куда помещался в течение дня, когда, оставаясь один, писал свои депеши. Испанцы, однако, предпочитают табак, молотый по-своему, как и многие из нас предпочитают испанский. Все, что нравится мужчине, — здесь запрещено. Способ исполнять свой долг для некоторых умов состоит в том, чтобы запрещать; но законодательство здесь ни в коей мере не философическое.