О себе любимом - Питер Устинов
Некоторое время все шло хорошо. Каждый день, возвращаясь из школы, Клоп проходил через гостиную, где сидел капитан перед аквариумом с рыбками. Потом Клоп заметил, что тот разговаривает с рыбками. Это показалось ему странным, но ведь люди, оставшись наедине, разговаривают сами с собой, так почему бы им не разговаривать с рыбками? Капитан был давно женат, с женой ему особенно не о чем было разговаривать, а поведать свои мысли кому-то, наверное, хотелось. Рыбки же—хорошие слушательницы. Поэтому Клоп не придал этому значения, пока однажды не увидел, что необычно возбужденный капитан громко произносит какие-то слова и трясет пальцем перед рыбками.
Когда Клоп проходил мимо, старик остановил его.
— Понимаешь,— сказал он,— это нехорошие рыбки, но не такие уж и плохие — умеют себя вести. Вот только есть среди них одна, настоящая заводила, сущий дьявол, Мефистофель! Я покажу ее тебе — постой, постой, не уходи! Видишь, как бедняги боятся ее, мечутся в панике туда-сюда — и все из-за Мефистофеля, он, видно, где-то прячется, я не вижу его, но постой, постой, сейчас он появится, не уходи! Я покажу тебе эту рыбку, этого дьявола!
И схватив Клопа за плечо, капитан уставился на мальчика. Внезапно лицо его перекосилось, глаза чуть не вылезли из орбит, он вскочил, подбежал к стене, снял саблю и, размахивая ею, двинулся на Клопа.
— Это же ты Мефистофель! — рявкнул он. — Теперь ты от меня не уйдешь!
Началась бесконечная погоня — сначала вокруг стола, затем по коридору на кухню и обратно. Трудно сказать, сколько длился этот кошмар. Фрау капитанши не было дома, и до смерти напуганный Клоп был наедине с безумцем.
Наконец, то ли жена вернулась и сумела утихомирить мужа, то ли он устал гоняться за мальчиком, только Клоп сумел укрыться в своей комнате и запереться. Беднягу признали душевнобольным и увезли в сумасшедший дом. Жена сначала была страшно расстроена, но потом привыкла, и Клоп продолжал у нее жить, будто ничего и не было.
Через некоторое время из сумасшедшего дома стали поступать обнадеживающие вести: капитан успокоился и шел на поправку. Старушка каждую неделю навещала мужа, носила ему пироги разные специально для него приготовленные вкусности. Как-то раз она занемогла и попросила Клопа навестить вместо нее мужа. Он долго шел по длинному коридору, подошел к обитой войлоком двери, санитар отпер ее, и, когда Клоп вошел, дверь за ним захлопнулась, и он услышал, как повернулся ключ. Клоп страдал клаустрофобией — он был в ужасе, его прошиб холодный пот.
Тут он увидел, что перед ним в кресле сидит капитан, спокойный и печальный. Клоп, постаравшись взять себя в руки, вручил пакет и передал на словах то, что просила сказать жена. Капитан выслушал его. Казалось, он был даже рад видеть мальчика. Но довольно скоро в глазах его появился блеск, он стал всматриваться в Клона, словно что-то припоминая, и вдруг вскочил, закричал: «Ты — Мефистофель! Я тебя знаю!» И железной хваткой вцепился Клопу в плечи. Тот был в ужасе — бежать некуда, он наедине с безумцем, и дверь заперта. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вбежало несколько санитаров — Клоп был спасен. Это длилось всего мгновение, но Клопу показалось, что прошла вечность. Его трясло как в лихорадке.
Это был единственный волнующий и потому запомнившийся случай за время пребывания Клопа в Дюссельдорфе, если це считать его блестящего окончания школы. Как лучший ученик, он должен был выступить с докладом на французском языке о жизни и творчестве Жан-Жака Руссо. Доклад был рассчитан на два часа. Клоп выучил его наизусть и произнес без запинки. Клоп не раз говорил мне, что никогда потом не отличался такими способностями, как в дюссельдорфской школе.
За время обучения в Дюссельдорфе Клоп несколько раз ездил в Яффу на каникулы — он рассказывал мне, как флиртовал на корабле с гречанками, аргентинками и другими «прелестницами», как восхищался необычайной красотой ливанок, которых встречал во время своих путешествий.
С восемнадцати и до двадцати лет Клоп учился в Гренобльском университете, а до этого — в Швейцарии, в Ивердоне, где изучал французский. Он мало рассказывал мне о самих занятиях — по обыкновению его интересовали главным образом девушки.
К примеру, в Ивердоне он с товарищами ходил в кафе, которое любили посещать прелестницы из пансиона для молодых девиц, приходившие полакомиться пирожными. Клопу приглянулась одна девица с рыжей косой и прелестным цветом лица, и он влюбился в нее. Он, казалось, тоже ей нравился. Они не разговаривали — лишь переглядывались да улыбались.
Клопу надоело такое молчаливое ухаживание, и, набравшись храбрости, он написал девице записку и передал через официанта. Это был для него очень волнующий момент: ведь он видел, как она читала записку и как улыбнулась в ответ. Затем принялась ему писать, и вскоре между ними завязалась оживленная переписка. Так продолжалось несколько недель. Затем наступил день, когда Клоп заметил, что девица чем-то крайне взволнована, и когда официантка принесла ему записочки, понял, в чем дело. Девица писала, что заболела ее мать и она утром улетает из Швейцарии к себе в Шотландию. Она пригласила Клопа зайти к ней вечером в пансион, чтобы попрощаться, и описала, как ее найти. Он, конечно, согласился.
Вечером он припарадился, надел свой лучший костюм, с головы до ног опрыскал себя духами и, преисполненный радужных надежд, отправился в пансион.
Подойдя к пансиону, а он никогда прежде там не бывал, Клоп в раздумье остановился, увидев препятствие на пути к любимой: сад был окружен высокой стеной. Однако Клоп был молод, ловок, предприимчив. В мгновение ока он взобрался на стену, но — о ужас! — она была покрыта толстым слоем битого стекла в назидание грабителям и молодым Казановам. Клоп еще не успел осознать всей опасности, как брюки его уже были порваны, а кожа изрезана и кровоточила. В темноте урон не был виден, а пыл у Клопа не погас. Он спрыгнул в сад и попал прямо в объятия девицы. И они прильнули друг к другу страстным поцелуем.
Они провели в страстных прощаниях целых два часа. Затем она тихонько выпустила его через калитку — через нее же он должен был и войти! И Клоп вернулся домой весь в крови,
