О себе любимом - Питер Устинов
Единственным ребенком помимо Клопа, который пользовался особым вниманием родителей, была, естественно, их единственная дочь, прелестная белокурая Табита, или Бита, как ее обычно звали. Платон считал, что она похожа на Екатерину Великую, и обожал дочку.
А Клоп, по его словам, никогда не любил сестру, так как, говорил он, она была слишком похожа на него — и внешностью и манерами. Не объяснялось ли это подсознательной детской ревностью?
Когда они оба были детьми, он любил поддразнивать ее и пугать и успокаивался и радовался, лишь когда ему удавалось довести девочку до слез. В качестве примера своих садистских развлечений Клоп любил рассказывать следующую историю.
Бите было два года, а Клопу десять, когда это произошло. Он обнаружил в саду кусок трубы, торчавший из земли. Позвав Биту, он сказал ей, что в трубу закатился маленький мячик, но он не может его достать — рука у него слишком большая. И попросил Биту сунуть в трубу руку. Еще раньше Клоп вставил с другого конца в трубу острую палку так, что она была не видна. И когда Бита сунула ручку в трубу, он двинул палкой и уколол ее. Она вскрикнула и выдернула руку.
— Больно? — спросил Клоп.— Наверно, тебя укусила ядовитая змея. Они часто прячутся в трубах.
Бита закричала как резаная, Клоп был в восторге.
Мне никогда не нравилась эта история, и я не могла понять, почему Клоп с таким смаком ее рассказывает. А он считал эту историю презабавной, и мое возмущение лишь увеличивало его удовольствие.
Клоп приоткрывал для меня много счастливых и забавных минут, иногда описывал целые сценки, почему-либо запечатлевшиеся в его памяти, но я так и не услышала полного, всеобъемлющего рассказа о его детстве. Поэтому у меня лишь весьма обрывочное о нем впечатление. Однако в моем представлении это было весьма своеобразное семейство, в котором никто, кроме слуг, не был подданным страны, где они жили, в доме говорили на нескольких языках и царила смесь разнородных обычаев. Уже сами родители — Платон, ставший германским подданным, но никогда не терявший любви к России, и Магдалена, женщина без родины, дочь австрийского миссионера в Африке и матери, которая была наполовину абиссинкой, наполовину португалкой, представляли собой весьма своеобразную пару. Няни у детей были русскими, остальные слуги — арабы, друзья у Платона были французы или русские; друзья его жены — немцы и англичане.
И тем не менее в доме царил патриархальный уклад. Платон Григорьевич был бесспорным главой семьи, что в известной мере объяснялось его возрастом: ведь он вполне мог быть отцом своей жены и дедом своих детей. Кроме того это был весьма эксцентричный человек, оригинал из оригиналов. И в то же время это был человек суровый, замкнутый, внушавший уважение и одновременно страх.
Жил он сообразно своим интересам: читал, постигал новое в науках, приумножал свою археологическую коллекцию и играл на рояле — иногда целые оперы.
Утром за завтраком он обычно сидел во главе стола с газетой в одной руке и с вязальной спицей в другой. Спицей он водил по строчкам, когда читал что-либо семейству.
Занимался он этим чрезвычайно добросовестно и методично. Прочтет, остановится и объяснит отрывок, слишком трудный для восприятия детей.
— Отец никогда не смеялся, — рассказывал мне Клоп. — Бывало я сострю, он только скривится, что-то буркнет и отведет глаза. Но когда он читал нам «Мертвые души» Гоголя, то смеялся от души, так что даже слезы текли по щекам, и ему приходилось то и дело вытирать глаза.
Разговаривая наедине с Клопом, даже когда тот был совсем маленьким, Платон держался с сыном на равных и говорил ему то, чего взрослые обычно не говорят детям. Например, когда Клопу было всего четыре года, отец вполне серьезно посоветовал ему выбрать себе в жены итальянку, потому что, сказал он, итальянки славятся страстностью. Не думаю, чтобы Клоп в ту пору, это понял, но совет отца застрял у него в голове и он на всю жизнь его запомнил. И тем не менее, когда пришло время, женился на русской. Правда, у этой русской бабушка была итальянка!
Отец его был совершенно удивительным человеком. Например, в путешествии никогда ничего не ел и не пил, сколько бы оно ни длилось. Всю дорогу сидел прямо и неподвижно.
Он вообще очень мало ел и далеко не все. Пил теплое молоко большими кружками, ел плитки шоколада и французские батоны. Не прикасался к мясу, но любил мозги, со шпинатом.
В очень жаркую погоду он любил выпивать большие стаканы выжатого лимона с сахаром, а когда болел инфлуэнцией, как называли тогда грипп, ложился в постель и выпивал целую бутылку шампанского прямо из горлышка. Лицо его начинало пылать. Он накрывался медвежьей шкурой и потел. Никаких лекарств при этом не принимал.
Клоп любил рассказывать мне об отце все, что помнил. И в голосе его при этом всегда звучало удивление. Платон оставался загадкой для своего сына. Даже внешний вид его вызывал недоумение — начиная с широкополой шляпы «борсолино», он всегда был весь в белом, с головы до ног.
Подобная одежда была к месту в Яффе, но когда он зимой поехал в таком виде в Англию, Клоп чувствовал себя рядом с ним весьма неуютно, даже стыдился отца. Потребовалось немало уговоров, чтобы убедить Платона одеваться менее эксцентрично. Но все равно он оставался заметной фигурой, ибо ходил, как в юности, с длинными седыми волосами и еще более длинной шелковистой седой бородой, закрывавшей всю грудь. Пророк да и только.
Он был маленький, широкоплечий, держался очень прямо, с военной выправкой, и голос у него был громкий и пронзительный — как у сержанта. Это Клопу не нравилось. Думается, поэтому в более взрослом возрасте у Клопа появилась неприязнь ко всему показному или необычному во внешнем виде и манерах, а также нескрываемое отвращение к громким резким голосам.
Помимо всего прочего, отец его презирал деньги и был очень привередлив в отношении мелочи, которую старательно мыл щеткой с мылом, прежде чем взять в руки.
Платон исповедовал полнейшую честность и ни при каких условиях не стал бы лгать, даже чтобы смягчить истину из желания сделать ее менее жестокой. В качестве примера Клоп рассказал мне следующее. Одна дама привела как-то с собой
