Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд
Каролина, склонная к интригам и весьма чувственная женщина, которой Мюрат был обязан многими своими неудачами, вскоре нашла себе нового мужа, совсем забыв храброго героя, пославшего к ее Академии гусар, чтобы охранять ее в тревожные часы брюмера 1799 года. Но Франция так легко его не забыла. Неумный, ненадежный и тщеславный, как павлин, он все-таки был самым отважным кавалеристом, которого только могла дать эта воинственная нация. Когда мы думаем о нем в наше время, перед нами в первую очередь встает образ отнюдь не спесивого, разряженного эгоиста, чванящегося в Неаполе перед придворными лизоблюдами, а облик веселого молодого гусара с выпуклыми мышцами бедер, мчащегося через снега с девяноста эскадронами за спиной и размахивающего не саблей, а золотым жезлом.
На 9 ноября во Дворце юстиции был назначен фарс, разыгранный с целью придать законную форму казни самого храброго человека страны. Ней предстал перед весьма любопытной судейской коллегией. Председателем суда был назначен Журдан, под командованием которого Ней сражался при Флерюсе. Рядом с Журданом сидел несколько сконфуженный Мортье, который предпочел все-таки заседать в суде, а не оказаться в отставке вслед за Монси. Мы не знаем, продолжал ли он страдать от приступов ишиаса, но существенные упреки совести испытывать он был должен. Рядом с Мортье сидел Массена, позволивший Наполеону беспрепятственно пойти на Париж. Последним в этом маршальском квартете был Ожеро, вставший из постели и чувствовавший себя так же неловко, как и Мортье. Вердикт должен был быть вынесен этими четырьмя товарищами Нея по оружию и еще тремя высокопоставленными офицерами.
Даву, продолжавший настаивать на том, что будущее Нея следует передать в руки военного суда, а не суда пэров, теперь заявил, что никто не вправе судить этого человека. «Даже Рагуза!» — добавил он оптимистично. Действительно, первоначально казалось, что он как будто бы прав, поскольку отношение судей к подсудимому было очень и очень уважительным. Ней же настаивал на том, что суд неправомочен выносить ему приговор, и после длительных прений судьи с ним согласились. «Мы были трусы, — говорил впоследствии Ожеро. — Мы должны были настоять на своем праве, чтобы спасти его от самого себя!» Пятью голосами против двух суд решил поддержать ходатайство Нея, и заседание закрылось. Журдан, Мортье, Ожеро и Массена вздохнули с облегчением.
Столкнувшись с этим сопротивлением, правительство пришло в ярость и тотчас же начало готовить новый процесс. За это время Аглая Ней несколько раз безуспешно обращалась к самым высокопоставленным лицам. В частности, она обратилась к Веллингтону, который при заключении соглашения о капитуляции согласился на предложенную Даву статью об амнистии, но победитель при Ватерлоо не обладал смелостью, необходимой в кризисных ситуациях такого рода. Он объявил Аглае, что Англия не вправе вмешиваться во внутренние дела Франции. Это — довольно слабое извинение для человека, семь лет подряд громившего французские войска и дважды сыгравшего очень важную роль в смещении Наполеона и восстановлении Бурбонов на престоле. Отчаявшаяся Аглая обратилась к герцогу Беррийскому, но встретила у него еще меньшее понимание. Он заявил ей, что королевский трон будет в опасности, «пока хоть один из этих солдат будет оставаться в живых!». Она отправилась к царю, к которому обратилась через Жомини, швейцарского генерала, с которым Ней был тесно связан во время подготовки Великой армии к вторжению в Англию. Однако царь дал тот же ответ, что и Веллингтон. И так — мольбы, извинения, снова мольбы, извинения, снова мольбы, снова извинения, то есть целая вереница сцен с умыванием рук всеми этими Понтиями, которые могли бы спасти жизнь самому храброму солдату Франции. Задержка раздражала Бурбонов (за исключением самого Людовика), и они энергично подталкивали события, ведя дело к новому процессу, открывшемуся 4 декабря.
Вердикт можно было легко предвидеть, но все равно в ходе слушания возникали затруднения. Главное обвинение заключалось в том, что Ней перешел на сторону Наполеона в Лон-ле-Сонье не просто в силу обстоятельств, а в силу заранее разработанного плана, составленного еще во время пребывания императора на Эльбе. Это, конечно, было нелепостью. Ней заявил, что он оставил службу у Бурбонов только после того, как стало ясно, что его войска сражаться за них не пойдут, и что он чувствует себя под защитой выдвинутой Даву статьи в соглашении о перемирии. Во все время процесса он держал себя с большим достоинством. Когда генерал Бурмон, присутствовавший при чтении Неем перед солдатами прокламации в пользу Наполеона, заявил, что единственным способом остановить маршала было бы застрелить его, подсудимый воскликнул: «Вы оказали бы мне большую услугу! Быть может, это был ваш долг!»
По всей Франции нарастало чувство симпатии к Нею, и судьям надо было торопиться. Мастерский удар они нанесли маршалу, совсем выведя из рассмотрения статью, касающуюся амнистии. Затем, используя один юридический крючок за другим, они пошли напролом, как идет паровой каток, сокрушая на своем пути решительно все.
Второй процесс был завершен в первой половине дня 7 декабря, и пэры удалились на голосование. Ста семью голосами против сорока семи Ней был признан виновным в том, что принял эмиссаров Наполеона в Лон-ле-Сонье; одним анонимным голосом (при одном воздержавшемся) — виновным в прочтении прокламации перед войсками, подстрекательству их к мятежу и переходу на сторону Наполеона. Сто девять голосов было подано за смертную казнь, семнадцать — за высылку, и пятеро воздержались. Среди тех, кто голосовал за смертную казнь, были Мармон, Виктор, Келлерман, Периньон и Серюрье. Все пятеро сражались рядом с Неем начиная со времен итальянской кампании.
Среди имен тех ста девяти пэров, которые голосовали за смерть Нея, особенно выделяются два: имена генералов Дюпона и Мезона. Дюпон сдал свою армию, окруженную испанцами в 1808 году, и по своей некомпетентности и трусости позволил войне запылать на всем Пиренейском полуострове. Мезон же был одним из тех немногих, кто через снега прошел с арьергардом от Смоленска до Ковно, и во время этого отступления Мишель Ней по меньшей мере один раз спас ему жизнь.
Подсудимый был отправлен назад в Люксембургскую тюрьму, где его посетили преданная жена и четверо детей. Аглая, совершенно измученная обиванием порогов в высоких инстанциях в надежде на отмену смертного приговора, даже теперь все еще не потеряла этой надежды. Ней же знал, что надежды — нет, и вел себя спокойно и раскованно, словно его только сейчас подняли от бивачного костра в России и сообщили, что пора выступать.
Утром 7 декабря его отвели под мелким дождем к месту расстрела в
