Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Наша мать всячески внушала уважение к нашему воспитателю, и вполне заслуженное, за многие его неоспоримые достоинства, но эти постоянные внушения не могли влить в меня непосредственно симпатии к нему. Да и он меня за многое, и может быть, вполне заслуженное мною, не любил. Столкновения у меня с ним бывали частые и некоторые очень для меня оскорбительные. Он имел слишком большой интеллектуальный авторитет, я подчеркиваю это слово интеллектуальный, в глазах моей матери и это прямо давило меня. Я помню, как я однажды сказал моей матери: «Порознь я вас обоих люблю; а вместе я вас не люблю».
У Толстого есть небольшой отрывок в три-четыре страницы «Записки матери», где, по-моему, описывается наша семья и наши внутренние семейные отношения. Я с волнением впоследствии читал эти страницы: тонко, художественно там многое мне разъяснено. Наша семья была в духовном плену у Дуброво и моей матери, а еще Тютчев сказал, что из всех тягчайший плен духовный. Я считаю, духовно тяжел был для семьи Толстых и Лев Николаевич. Я уже упоминал, что роман Daudet «Les Rois en exil» напоминал мне отношениями воспитателя к сыну королевы Фредерики отношения нашего воспитателя к нам. Что-то фанатично сектантское, а поэтому и давящее было и в Толстом, и в воспитателе молодого короля, и в нашем воспитателе Дуброво.
Тяжел в нежном, молодом возрасте слишком сильный моральный интеллектуальный гнет. От этого в молодежи маятник жизни часто по реакции устремляется в противоположную сторону, и получается разрыв со своим воспитанием. Сколько тому примеров! Сын сектанта славянофила Федора Дмитриевича Самарина Дмитрий бежал из семьи. Сын моего двоюродного брата Юрия Олсуфьева Миша тоже порвал с семьею и бежал. Кто правь, кто неправ — воспитатель или дети, но факт остается фактом, и родителям и воспитателям надо об этом подумать и не возлагать «бремена неудобоносимые» на своих воспитанников. И мое воспитание сильно отразилось в обратном направлении на моей жизни. При всем том я весьма ценю и благодарен за те хорошие семена, которые я получил при моем воспитании; но вышло из них не то, чего желали мои воспитатели. Хотя, без сомнения, что многое, что есть во мне хорошего, и даже, может быть, самое лучшее, дано моими воспитателями.
Мне однажды в раздражении сказал мой воспитатель, что моя гнилая почва не воспринимает его семян. Я был тогда глубоко оскорблен. Но гнилая или не гнилая, но просто всякая почва играет громадную роль в воспитании и с нею, как и в агрономии, нельзя не считаться и нельзя, не взирая на почву, сеять повсюду одни и те же семена. Надо считаться с наследственностью, с сословною средою, с расою. Александр I имел воспитателем революционера Лагарпа, а кончил он царствование Аракчеевым и M-me Крюднер. Надо индивидуализировать воспитание, а не всех по одному трафарету. И большевики прорвутся со своим комсомольством и политграмотою. Гони природу в дверь, она влетит в окно.
14/27 августа 1931 года
Медон
Был в редакции «Возрождения»: там не приняли моей статьи о завтраке у великого князя Николая Михайловича. Меня это при моем полном безденежье огорчило, но не удивила трусливая редакция, боящаяся правых выходок. Потом был у всенощной (завтра Успение) на rue Pestel у «евлогиан»[235].
Продолжаю свою повесть о прошлом. Москва того времени была еще большою деревнею. Кроме центральных, торговых улиц (Тверская, Кузнецкий Мост, Мясницкая), она вся еще состояла из деревянных (по большей части) одноэтажных особнячков с садиками. Особнячки были и с мезонинами, наконец, были и большие барские двухэтажные особняки с большими садами. Номера на особняках были, но их никто не признавал, а все дома назывались по фамилиям владельцев, дом Голицыных, дом Лопатиных, дом Лебедевых.
Вот об этом последнем домике и об его владельцах я и хочу сказать несколько слов. На Арбате, в Кривоколенном переулке «у Николы на курьих ножках» в маленьком таком же домике чуть ли не с 1812 года проживала моя тетка, бабушка, старушка вдова Екатерина Дмитриевна Муханова, рожденная Олсуфьева, родная сестра нашего дедушки[236]. В московском дворянском кругу она была известна своею печальною судьбою — муж ее, молодой офицер [Ипат Калиныч] Муханов был убит в Отечественную войну казаками, принявшими его за француза, так как Муханов, объезжая аванпосты, говорил с товарищем [Окуневым] по-французски. Екатерина Дмитриевна с тех пор не выходила замуж и прожила до глубокой старости тихою, богомольною жизнею одинокой вдовы. Домик ее в Кривоколенном переулке и весь быт этого домика настолько сохранил в себе всю старину нетронутой, что он описан был моим дядею Алексеем Васильчиковым как московская достопримечательность.
Рядом с домиком Мухановой находился другой подобный же маленький домик доктора Лебедева. Там тоже жила вдова Евфросиния Андреевна, такая же старомосковская добрая, богомольная старушка, но другого круга, московского староинтеллигентного круга, имевшего мало общего с новой интеллигенцией. В Москве тогда соседи знали друг друга. И вот мой младший дядя Олсуфьев Александр, будучи студентом, в Москве в начале 60-х годов сдружился со студентом соседом Иваном Николаевичем Лебедевым, сыном старушки Евфросинии Андреевны. Ваничка Лебедев на долгие годы вошел в семью Олсуфьевых и оставался ее другом и почти домочадцем. Студенты в барских семьях были тогда вечными друзьями, и почти в каждой аристократической московской семье 50-х годов был свой студент из другого круга, интеллигентного. Такой студент описан и в «Четверти века назад» у [Болеслава] Маркевича.
У Ванички Лебедева был брат Дмитрий Николаевич, впоследствии профессор механики в Московском техническом училище, тоже товарищ моего дяди. Вот этот домик Лебедевых и был тем гнездышком, через которое наша семья, переехав в Москву, познакомилась с профессором Усовым, а через него и с кругом московских профессоров. Мы очень полюбили семью Лебедевых, а в особенности — Дмитрия Николаевича, которого, не смотря на его печальную слабость, в нашем доме любили, даже вся наша старая прислуга. Это был добрый, мягкий, умный, талантливый человек, большой комик и юморист. Он был старомосковский самородок и оригинал, и
