Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
По окончании зимы [в 1877 г.] в семье у нас начались разговоры, куда переезжать для окончания нашего обучения, и решено было переехать в Москву, что и нам, детям, очень понравилось.
Во время нашего пребывания за границею наша петербургская квартира сдавалась, и когда мы весной проездом остановились в Петербурге недели на две до отъезда в деревню, то мы, дети, поселились в новом тогда доме военного министра на Садовой, против Инженерного замка, в семье Д.А. Милютина. Семья Милютиных уже тогда была нашими близкими друзьями. Были там две молоденькие барышни-подросточки, двоюродные сестры дочерей Милютиных: Инночка Мордвинова и Липочка Милютина, дочь известного Николая Алексеевича Милютина, брата военного министра и деятеля крестьянской реформы. В семье Милютиных я пережил мою первую маленькую влюбленность в красотку Липочку, довольно глупенькую девочку.
Наша война с Турцией уже началась. У всех (кроме отца нашего) был большой славянофильский подъем (и патриотический). Я уже тогда на 15-м году моей жизни увлекался политикой и был горячий чтец русских газет. Война сильно подогрела нашу старую дружбу с мальчиками Гейденами, сыновьями тогдашнего начальника Главного штаба и ближайшего сотрудника Милютина, генерал-адъютанта графа Федора Логиновича Гейдена. Второй сын их Александр особенно сблизился со мною по интересу к войне, и у нас установилась с ним по военным делам оживленная переписка.
При сем случае расскажу курьезный факт, свидетельствующей о патриархальной простоте в делах того времени. Граф Федор Логинович был благороднейший и прекраснейший старик, и весьма простодушный и прямой. Его сын Александр, которому тогда было 16–18 лет, был очень серьезный мальчик, всем интересовавшийся и прекрасно учившийся. Он был другом своего отца и посвящен отцом во все военные дела. Я через сына узнавал многое. Известно, что величайший военный секрет — место перехода армии через большую реку. Я этот секрет знал уже месяца за два до события, что переход будет в Систове. Когда я в деревне прочел в газетах, что переход совершился в Зимнице, я безуспешно искал маленькое местечко Зимницу на карте, где ее не было, я уже разочаровался в информации, полученной мною от Александра, когда, наконец, не обнаружил, что Зимница — это местечко на левом берегу Дуная, лежащее против Систова на правом берегу.
Лето в Никольском в нашей семье прошло в военно-патриотическом возбуждении. Турецкая война 1877 года была последнею войною в стиле старых войн. Первоначально мобилизовано было тысяч 300 войска. Война совсем не затронула общей жизни в России. И верхний слой и простой народ продолжали жить по-прежнему. Прежние войны были почти военными прогулками, сравнительно с Великою войною. В Никольском моя мать открыла на свой счет маленький госпиталь человек на 12–15. Были среди них и три юнкера: Левашев, хохол Довбня и третий с польской фамилией, которую забыл, мало симпатичный, хитрый тип.
Наша сестра была страстная любительница устраивать в деревне домашние спектакли для соседей и народа. И в это лето с юнкерами и местными барышнями увлекались постановкою спектакля и всевозможными прогулками пешком и в экипажах с хоровым пением солдатских песен («Было дело под Полтавой» и другими).
Отец мой не был взят в действующую армию. Дядя Саша был на войне адъютантом при Цесаревиче. Дядя Алексей попал в Румынию, потом каким-то помощником главного интенданта, предварительно запросив телеграммой одобрение своего бывшего шефа, при котором он был долгое время адъютантом главнокомандующего великого князя Николая Николаевича Старшего. «А то вдруг он меня мог бы осрамить при всех: “Олсуфьев, а ты в интендантские крысы записался!”». Так после дядя Алексей объяснял свое поступление на интендантскую должность.
Отец мой и его два брата вообще были слабые военные. Может быть, лучше братьев был отец мой, при его чувстве долга и добросовестности. Но он давно уже отстал от строевой службы, а по своим принципам он держался правила дедушки, Василия Дмитриевича, которое он любил повторять: «Ни на что не напрашивайся, ни от чего не отказывайся». Его не позвали на войну, он и не напрашивался, энтузиазма к войне у него в то время не было. Но дяде Алексею, хваставшемуся до конца жизни своею кавалерийскою доблестью, мне теперь кажется, что зазорно было записываться в интендантский тыл. Впрочем, он был назначен в какую-то контрольную комиссию над интендантством, и он всегда хвалился, что его комиссия сберегла казне много миллионов. Но всё же он был в тылу, а не на фронте.
Я очень любил дядю Алексея впоследствии и был очень с ним близок, как с чрезвычайно умным, оригинальным человеком. Но просто он был не храбрый. И это еще ничего, но тогда зачем же щеголять своим «кавалеризмом».
Доктор Дуброво немедленно уехал на войну и добросовестнейшим образом работал на опасных позициях, за что и был награжден «Владимиром с мечами». Помню, как он приехал с войны в полковничьих погонах военного врача и украшенный многими орденами с мечами. Мне было приятно любоваться на него таким. Он писал дельные письма с войны моей матери и изредка нам, мальчикам. Военные наши неудачи скоро вызвали разочарование и недовольство правительством в обществе, и письма Дуброво скоро стали грустными и желчными. Мать ждала их и читала нам с волнением. На письма его к нам мы должны были отвечать, и я очень не любил писать ответные письма, из-за чего у меня с матерью выходили тягостные пререкания, как я уже писал об этом.
<Переезд в Москву>
С/сень 1877 года и наш переезд в Москву. У нас детей было какое-то любовное и патриотическое стремление к Москве. Мы с радостью переехали в Москву. Мне минуло тогда 15 лет, брату 17, сестре Лизе 20.
Нас, детей, ближайшим другом в Москве стал наш преподаватель латинского и греческого языка, милейший, добродушнейший, жизнерадостный чех Карл Матвеевич Вечер. До сей поры у меня в душе разливается какая-то теплота при воспоминании о нем. Он был честный, хороший, простой, милый, обыкновенный человек.
Пятьдесят четыре года прошло с тех пор, как я уже достиг возраста предельного жизни. Через год мне будет 70 лет!
*
Разбираясь теперь в своих спутанных чувствах и отношениях, я должен сказать себе, что я не любил Дуброво, хотя и очень уважал его и боялся, и теперь признаю его во многих отношениях выдающимся человеком и сильным, крупным характером. Но характер у него был тяжелый и это-то в
