Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев
Я отдаю мою жизнь
За Закон Господа, который превыше Законов Человеческих…
В конце пьесы Элиот предоставляет слово убийцам: «РЫЦАРИ, завершив убийство, выходят к краю сцены и обращаются к зрителям».
Их оправдания звучат актуально и поныне.
«ПЕРВЫЙ РЫЦАРЬ. Мы просим ненадолго вашего внимания. Мы знаем, вы склонны осуждать наши действия. Вы англичане и, таким образом, верите в честную игру: когда вы видите, как на одного нападают четверо, все ваши симпатии на стороне слабого. Я уважаю такие чувства, я их разделяю. Но все же я взываю к вашему чувству чести. Вы англичане, а следовательно, не будете никого судить, не выслушав обе стороны».
«ТРЕТИЙ РЫЦАРЬ. <…> Мы не извлекаем из этого никакой выгоды. Мы можем потерять гораздо больше, чем выиграть. Мы четверо простых англичан, для кого наша страна – превыше всего».
«ВТОРОЙ РЫЦАРЬ. <…> Мы действовали в ваших интересах; мы заслуживаем аплодисментов; и если тут вообще есть чья-то вина, вы должны разделить ее с нами».
«ЧЕТВЕРТЫЙ РЫЦАРЬ. <…> Надо ли сказать больше? Я думаю, с фактами налицо, вы должны без колебаний вынести вердикт самоубийства в состоянии умственного помешательства. Это самый милосердный приговор с вашей стороны тому, кто был, в конце концов, великим человеком».
Отдельные фразы украшают пьесу, как и в «Скале».
«Для людей невыносим избыток реальности»[558].
Планировалось, что представления ограничатся Кентерберийским фестивалем 1935 года, но пьеса неожиданно завоевала гораздо более широкую популярность.
Режиссером первой постановки был Эллиот Мартин Браун (1900–1980). Владелец лондонского театра «Меркьюри» Эшли Дьюкс (1885–1959) видел пьесу в Кентербери и быстро договорился с ним и с Элиотом. Начиная с ноября она шла в «Меркьюри», причем на протяжении многих недель невозможно было достать билеты. После 225 представлений последовало провинциальное турне. С октября 1936 года она снова шла в Лондоне (сначала в Duchess Theatre, а потом в Old Vic). В январе 1936-го состоялась радиопостановка на BBC. Отрицательных отзывов почти не было, хотя Паунд в письмах иронизировал по ее поводу.
Театральный успех принес некоторые избыточные деньги, и впервые за многие годы (тоже штрих эпохи) Элиот смог потратить довольно значительные суммы на лечение у дантистов.
4
Очень много для него значила ностальгия по утраченному прошлому, по невозвратимо утраченным возможностям. В 1934 году он вспоминал о Ж. Верденале: «Я охотно признаю, что мое собственное обращение к прошлому тронуто лучами сентиментального заката, памятью о друге, который шел через Люксембургский сад в конце дня, махая веткой сирени, о друге, которого позже (насколько я смог узнать) смешали с грязью в Галлиполи»[559].
По мнению Л. Гордон, Эмили Хейл на какое-то время приезжала в Англию летом 1933 года[560]. Дружба с ней была необходима Элиоту для душевного равновесия. Но она ожидала гораздо большего. В 1934 и 1935 годах она приезжала в Англию на несколько месяцев. К этому времени туда перебрались Перкинсы. Средства позволяли им снять двухэтажный дом, считавшийся историческим, Стэмфорд-хаус в Чиппинг-Кэмдене (Глостершир). Эмили поселилась в соседнем Стэнли-коттедже.
Эмили жила на зарплату. В феврале 1934 года она попросила у президента Скриппс-колледжа годовой отпуск. Он не мог гарантировать, что Эмили сохранит работу, но она все же поехала. В переписке с ним говорится о «лечении» – ей необходим был предлог.
Перед этим, в 1933–1934 годах, ее театральная активность в Скриппсе достигла пика. В ноябре она поставила «Индейскую легенду» в театральной обработке. На Рождество – символистскую пьесу П. Клоделя. Сатиру Б. Шоу «Екатерина Великая» – в марте. И наконец, в июне, под открытым небом, пьесу для масок «Комус» Дж. Мильтона, прославляющую целомудрие.
По случаю предстоящего отъезда ученицы устроили чествования Эмили – прощальное чаепитие в конце мая под музыку арфы и пианино и барбекю в июне. «Жаль, что уезжает наша чудесная руководительница, от которой наше бунтарство могло скрыть наши истинные чувства…» Все понимали, что она может не вернуться.
15 июля она отплыла из Бостона. Пересечение Атлантики занимало около недели. А уже 30-го Элиот, посетивший Чиппинг-Кэмден, в письме благодарил Перкинсов за гостеприимство. У Перкинсов останавливалась также одна из студенток Эмили, Дженет Мак-Феррин (1910–1992). Она вспоминала, что Элиот был там частым гостем.
Элиот и Эмили часами гуляли по живописным окрестностям. В письме к президенту Скриппс-колледжа Эмили описывала прогулки и Чиппинг-Кэмден, не упоминая Элиота. Впрочем, говоря о докторе, она, видимо, имела в виду именно его, а об «окончательном решении» – объяснение с ним, на которое надеялась. Ее беспокоило также, не потеряет ли она работу.
«В целом заключение [врача] было обнадеживающим, хотя я не смогу узнать его окончательное решение раньше осени, когда будут проведены дальнейшие обследования … Я буду надеяться, что смогу вовремя сообщить вам свое твердое решение… чтобы вы могли составить [учебные] планы. <…>
Мы живем и ведем хозяйство в довольно современном доме, над дверью у него выбита дата 1705… Раньше за домом находились двор и хозяйственные постройки, но они превращены в прекрасный сад, поднимающийся вверх тремя террасами – на одной из них я сижу, глядя сквозь ветви старой груши поверх крыши, покрытой каменной черепицей теплого серого цвета на знаменитую церковь, которая возносится во славе на верхнем конце улицы – ее видно на мили вокруг… любая прогулка вдоль этих Костволдских лесов или даже оврагов сама по себе награда»[561].
Часть письма посвящалась тревожным событиям в Германии.
В какой-то момент Элиот и Эмили посетили Бёрнт Нортон (Burnt Norton), в то время – заброшенное поместье с прекрасным садом. Что именно прозошло во время этой прогулки, неизвестно. Как пишет Л. Гордон, «согласно одному другу из Бостона, те немногие, кто знал это, поклялись хранить тайну, а теперь уже умерли»[562]. Гордон считала, что это произошло в сентябре 1934 года, но публикация писем Элиота к Эмили (2023) опровергает это предположение. Посещение, скорее всего, имело место в конце лета 1935 года[563].
Безусловно, это посещение оказало огромное влияние на позднюю поэзию Элиота. Первая поэма цикла «Четыре квартета» («Four Quartets»), для которой оно послужило «завязкой», так и называется «Burnt Norton».
В спокойной точке вращенья мира. Ни сюда, ни отсюда,
Ни плоть, ни бесплотность; в спокойной точке ритм,
Но не задержка и не движенье. И не зови остановкой
Место встречи прошлого с будущим.
<…>
Я знаю, что где-то мы были, но, где мы были, не знаю,
И не знаю, как долго: во времени точек нет.
