Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
Целую мою маленькую мамочку-товарища. Чувствую себя сознательной и не жалею о таком конце. Ведь я умираю честной коммунисткой. Мы все, приговоренные, держим себя прилично и бодро. Сегодня читаю в последний раз газету. Уже на Борислав, Перекоп наступают красные. Скоро, скоро вздохнет вся Украина и начнется живая, сознательная работа. Жаль, что не смогу принять участия в ней.
Ну, прощайте, будьте счастливы!
Дора Любарская».
Искры не могут гореть вечно, и чем ярче вспышка искры, тем короче ее жизнь. Но из искры возгорается пламя, грозное, негасимое. «Прощайте!» — говорили комсомольцы, умирая, и это слово звучало не как страдание, а как призыв к борьбе, в которую так верили они.
«Милые, родные!
Через 24 часа меня повесят в «назидание потомству». Ухожу из жизни с полным сознанием исполненного долга перед революцией. Не успела много сделать. Что ж? Глубоко убеждена, что процесс 17‑ти имеет большее значение для революции, чем смерть 9 человек из числа их.
Милая сестра, не тужи обо мне. Будь революционеркой, успокой маму.
Завещаю твоему малышу сделать то, чего не успела сделать я на революционном поприще.
Очень бодра, удивительно спокойна, и не только я, но и все остальные. Поем, ведем беседы на политические темы, после двух недель ареста сразу почувствовала себя свободной. Только жалею и тужу, что осудили многих слишком строго. Мне 20 лет, но я чувствую, что стала за это время гораздо старше, мое желание в настоящий момент, чтобы все мне близкие отнеслись к моей смерти так, как отношусь я, — легко и сознательно.
Прощайте!
Да здравствует коммунистическая революция!
Ида Краснощекина».
Немало девушек заплачет, читая эти горькие и гордые строки, но ни одна из них не поколеблется, если придется отдать за Родину свою жизнь. Они примут смерть так же стойко, как их старшие подруги, погибнут с их именами на устах, с их прощальными словами в сердце.
Шел девятнадцатый год. Полтавский губернский комитет комсомола объявил о героической гибели шести комсомолок, чье прощальное письмо было написано осколком кирпича на стене тюремной камеры: «Прощайте, товарищи! Прощай, родной комсомол!»
Этих девушек зарубили белогвардейцы на кременчугском мосту через Днепр. Они хватались руками за острые сабли, чтобы хоть на мгновение оттянуть смерть. Они хватались за сабли и кричали в темную пустынную ночь: «Прощайте, товарищи! Прощай, родной комсомол!» Днепровские волны похоронили их. Девушки умерли храбро, как настоящие солдаты. Они верили: помощь идет, идет победа. Ее несли на разгоряченных конях богатыри-буденновцы, несли красные воины на штыках. Они спешили на помощь и сражались беззаветно.
Сколько сохранила история этих трогающих сердце, простых человеческих документов:
«...Враги двинулись в обход. Раненный в руку курсант Бобринов собрал красноармейцев N‑ского полка, стоявшего на левом фланге, и бросился во главе их на обошедших с флангов врагов. Те побежали.
Курсант Косырев, будучи раненным в грудь, не покинул строя. Истекая кровью, он ободрял товарищей. Сам стрелял из пулемета по врагам, мчавшимся во весь опор, стрелял до последней минуты, пока белые не изрубили его шашками и не подняли на пики».
В легендарной шахтерской степи махновцы захватили в плен комсомольца-разведчика. Бандиты пытали его, а он отвечал пением «Интернационала». Тогда враги привязали его к мотоциклу, подожгли вместе с машиной и, включив мотор, пустили его в ночную степь. Комсомолец принял мученическую смерть, но горящее тело его осветило степь, как пылающее сердце Данко.
Пусть безвестные могилы давно заросли степными цветами, но память о них живет. Ведь это от них — из одних ослабевших рук в другие — передавался и дошел до нас гордый клич: «Комсомольцы умирают, но не сдаются!»
«Здравствуйте, дорогие родители!
В первых строках моего письма спешу послать с красного революционного фронта свой привет и самые лучшие пожелания. Я жив и здоров, не беспокойтесь обо мне. Разобьем белогвардейские банды, вернемся обратно в свои пролетарские хижины и заживем счастливой жизнью в нашей Советской Республике, где не будет паразитов, которые раньше, как клопы, сидели на нашей шее и пили нашу кровь. Теперь, дорогие родители, мы ведем последний, решительный бой с буржуазией. Она от наших пролетарских штыков дрожит...
Вероятно, местная буржуазия и кулаки нашептывают вам в тылу: вот скоро придет Колчак, установит порядок. Не верьте лживым словам и слухам. Для буржуазии непорядок, а для нас, трудящихся, порядок. Диктатура бедняка не щадит буржуазию, бьет ее на каждом шагу, на каждом перекрестке.
Затем до свидания, дорогие родители, пожелаю вам всего наилучшего.
Пусть гром великий грянет над сворой псов и палачей.
Красноармеец Г. Пажин».
Где, на каком боевом этапе пал безвестный герой? Но как благородна была его жизнь, как светла вера в победу!
«Прочти и передай товарищу!
Дорогие братья и сестры!
Полиция снова арестовала невинных людей.
Те, что писали листовки, на свободе.
Этим извергам и палачам никогда не убить правды. Правду не закуешь в кандалы. Ее не сгноишь в тюремном подвале.
Арестами и пытками немцы хотят поставить нас на колени.
Не выйдет!
Мы будем мстить за каждого арестованного шахтера, за каждую замученную женщину.
Смерть за смерть! Око за око!»
Скорее всего эту листовку писала Уля Громова — очень схож почерк с тем, каким писала она школьные сочинения по литературе и выполняла задания по истории... Она сама творила историю вместе с боевыми товарищами — молодогвардейцами...
Подобно роднику, бьющему из глубин, никогда не иссякнет героизм народа, разбуженного призывом к свободе!
Горят обагренные кровью строки, написанные на всех языках мира. Они — документы борьбы, завещание живым:
«...Я умираю молодым, очень молодым. Но есть во мне нечто такое, что не умрет вовек, — моя мечта. И никогда еще она не возникала перед моими глазами такой светлой, такой радостной и такой уже недалекой теперь...
Кончаю письмо. Стрелки часов бегут. До смерти осталось только три часа. Кончается моя жизнь.
Скоро настанет холодная зима, но за ней придет чудесное лето. Я посмеюсь над смертью, потому что ведь я не умру, а буду жить вечно — мое имя будет звучать не похоронным звоном, а колоколом надежды...»[6]
Днепр, величественный и гордый, седой от старины и вечно молодой! Когда в небе
