Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
И возникает новый замысел, то, что потом оформилось в роман «Похождения факира». Начало работы над ним датируется октябрем 1930 г., т. е. буквально тут же после последнего письма к Горькому от 30 сентября. В 1930-м поездка к нему, в Италию сорвалась, не помогло даже письмо Сталину, где Иванов открещивался от ярлыка «упадочника и даже мистика», навешанного на него «нашими критиками». Он готов откреститься от «Тайного тайных» (его «мотивы» зависели от «моих чисто личных плохих настроений»), признать поездку в Туркменистан очистительной, оздоравливающей: «…сам я чувствую и другие говорят, что дух мой стал крепче». И обещал «выплатить (…) общественный долг перед советским искусством». Сталин, увы, не помог, но, возможно, помог в повороте к реализму. И это, безусловно, одна из причин замысла «Факира». Неудача с Италией вернула Иванова, как можно предположить, снова к «У». Тем более что Шкловский, герой-вдохновитель этого романа, начал в 1930–1931 гг. разворот в обратную сторону: он заявил в «Правде» о необходимости «“соотнесенности” литературы» с «культурообразующим экономическим рядом», то есть классового подхода к произведениям. Но его мало кто понимает, потому что, объясняет он, его книги недоделаны, и эту недоработанность часто принимают за «остроумие». Это явно мучает писателя, составляет комплекс неполноценности. В неопубликованной части записок 28-летней Л. Гинзбург Шкловский предстает человеком «с тяжелым нравом и гипертрофией полового инстинкта, печальным и вспыльчивым». Его «называли (и, может быть, не без оснований) предателем, хамом, эротоманом, недобросовестным профессионалом», но только не шутом. Но «все можно простить тому, кто написал “Zoo”», «самую нежную книгу нашего времени!»
Это же готовый портрет доктора Андрейшина в романе Иванова «У»! И его автор не мог спрямить скрытого за персонажем доктора-психоаналитика Шкловского те черты характера, которые его явно не красили. Оттого и Андрейшин в романе так неустойчив. Он мечется между любовью к Сусанне, стремлением исправить / вылечить маргиналов из общежития № 42 беседами, боями и погромами. Он действительно тут и эротоман, и теоретик, и практик, и человек то тяжелого нрава, то очень мягкого. Но все-таки роман назван неопределенно – «У», и в этом междометии много чего, что не вместилось в роман, кроме Шкловского. То есть сама эпоха. Начавшая завывать по-звериному, на «у». Бороться с ней, каждый по-своему, пытаются и Андрейшин – Шкловский, и Черпанов – Вс. Иванов, и бандиты братья Лебедевы. Но эпоха еще только начиналась. Настоящее, протяжное «у» – «у-у-у» – было еще впереди. Надо было только уметь читать ее знаки.
Маяковский, Шкловский и Иванов. И снова «У»
Первым, по-настоящему пугающим «У» 1930-х гг. было самоубийство Маяковского. Человек не менее путаный, чем Шкловский, он метался и в кругу женщин, и в перипетиях политики. К роковому выстрелу 14 апреля 1930 г. привели и актриса В. Полонская, которую поэт вдруг как-то слишком бурно полюбил, и авербаховский РАПП, в который Маяковский тоже как-то вдруг вступил в феврале 1930 г., порвав с лефовцами. Была еще «Баня» – пьеса, в которой поэт хотел «выпарить бюрократов рой». А в итоге устроил самому себе кровавую баню. Пожалуй, среди вождей РАППа был только один, кто мог бы вступить с Маяковским в равный диалог – Фадеев. Не побоялся же он, свежеиспеченный автор нашумевшего «Разгрома», в 1927 г., по приезде в Москву, вступить в очный спор с Маяковским в его «епархии» – на квартире Бриков – по поводу его поэмы «Хорошо!».
Шкловский, видевший Маяковского в последний раз на его выставке «20 лет работы», т. е. за месяц-полтора до смерти, пообщался с ним на ходу. Разговор был о «бытовых коммунах», или «производствах», «где деньги все кладут в коробку, а потом каждый берет, сколько ему надо». Маяковский явно хвалил эти «дома-коммуны», как назвал их, сообщая о том же эпизоде, Л. Никулин, и было это проявлением все того же рапповства, который у Маяковского был чем-то болезненным, нездоровым. И вот – самоубийство. Да, Маяковский и раньше часто ходил мрачным, болел, ругался и с врагами, и с друзьями. Но чтобы выстрелить в себя, а не в них! Для Шкловского это стало настоящим потрясением. Чтобы сменить настроение – с мрачно-«маяковского», пессимистического на оптимистическое, он написал книгу «В поисках оптимизма». Начать с того, что книга Шкловского была задумана в связи с актуальной на рубеже 1920–1930-х гг. проблемой расселения и со специальным постановлением ЦК ВКП(б) «О работе по перестройке быта» с критикой «архитектурных проектов домов-коммун, построенных на идее полного обобществления быта». Все это обсуждалось в партии и обществе в мае 1930 г. Внезапно грянувшая весть о самоубийстве Маяковского, заставшая его в самый разгар работы над книгой, изменила замысел книги. Главу о нем Шкловский назвал «Случай на производстве». Работы ведь много, в литературе и в кино, и «уставать совершенно не время, – пишет Шкловский, – нужно сохранить оптимизм и ответственность перед временем». Это не что иное, как укор Маяковскому, потакавшему своему пессимизму, своей лирике души.
Если за бывших «ЛЕФов», особенно за Пастернака, можно было переживать, то с Ивановым, казалось бы, все должно быть нормально. И эту оптимистическую книгу Шкловского, убеждавшую, что с Маяковским все ясно – страшно, но объяснимо – Иванов, можно не сомневаться, прочитал. И, очевидно, имел в виду, заканчивая свой роман «У», который тоже, как и в «Поисках оптимизма», прерывается автором почти посередине для неких разъяснений. У Шкловского это «Предисловие к середине книги», у Иванова, тоже почти в середине книги появляется отступление «От составителя», где он выявляет искажения в воспоминаниях Егора Егоровича об отношениях с Черпановым, Сусанной, Савелием Львовичем и о заграничном костюме, играющем в романе какую-то странную, пародийную роль, как будто нарочно придуманную, как и блеф с «американской короной». Не менее загадочна и роль Мазурского. Многое бы в поведении героев «У» объяснили их прототипы. И доктор Андрейшин может быть опознан как напоминающий Шкловского. Но эта прототипичность так искусно замаскирована, что надо знать личность, биографию, деятельность автора «Поисков оптимизма», чтобы за психоаналитическими эскападами доктора увидеть желание Шкловского переделать себя и окружающих на новый, оптимистический лад. Но как можно представить себе Шкловского рубежа 1920–1930-х гг. без Маяковского, чья внезапная гибель заставила его и вспомнить футуристическую молодость, и решительно выступить за оптимизм и
