Эдуард Лимонов - Андрей Балканский
И конечно, это влияние еще нашего советского периода. У нас Ленин был классиком, и для них тоже — “империалистическая война” и все такое. Но тогда была общая нивелирующая всех идея. Пролетариат противопоставлялся каким-то другим классам. Сейчас такого понятия — классовая солидарность — нет, когда размыто само понятие промышленного пролетариата, она исчезла. И проявилась другая солидарность — национальная. Ведь не так много этих базовых идей, которые руководят поведением народов.
Вот я думаю, что либералы совершили базовую ошибку, приняв это за стремление украинской нации на европейский путь развития. Это совершенно не случай сельскохозяйственных бойцов, прибывших на майдан из самых несчастных районов Украины, Полесья какого-нибудь. У них свои традиции — неотмщенные отцыбандеровцы после 1945 года. Там это прямая была традиция. Они вообще никогда в России не жили, западные области, чужаки.
— Не испытываете ли вы ревности к власти, позаимствовавшей идеи, высказывавшиеся вами еще в начале 1990-х годов, без указания авторства? Или вы довольны, что они все-таки реализуются?
— Я не мелкий человек. Как кто-то сказал — это не мое изречение, не мой афоризм — “идеи никому не принадлежат”. “Крым наш”, — идея реализована. Хотя я предпочел бы более свободный Крым, без олигархов, просто восставший, а не воспроизведение российского железобетонного режима. Но даже в таком виде мы его приобрели, и теперь отнять его возможно только через вооруженный конфликт. Я думаю, никто не сунется. Все понимают, что мы его никому не отдадим. Ситуация стала другая. И может быть, те, кто осуществил воссоединение Крыма с Россией с российской стороны, теперь и кусают себе локти, думая “во что же мы вляпались”. Но соблазн был велик, правильно сделали, что взяли, и теперь обратно этого не отыграть. Последствия будут огромными.
Так что Крым — это хорошо, но мало для нас. Сейчас у нас один из лозунгов — на митингах мы вывешиваем — “Нам мало Крыма!”. Понятно, что мы хотели бы серьезного, пусть постепенного, но присоединения территорий, которые являются нашими традиционными национальными территориями. Сегодня стесняются говорить, что там, где сейчас воюют наши ополченцы, это же Южная Россия. Россия — там, где говорят по-русски. Я приводил на съезде шокирующие цифры. 94 % процента в Донецкой области и 89 % в Луганской в 2013 году, еще в составе Украины, назвали своим родным языком русский. Все это заставило меня задуматься, как себя идентифицировать, кто ты есть. Ну конечно, материнский язык. Радистка Кэт в нашем знаменитом национальном шедевре, рожая, кричит по-русски. Значит, употребляя русский язык, ты и есть русский. А в паспорте может быть написано все что угодно. Тут даже не нужно разбираться в тонкостях, второй язык или какой, это все х…йня от интеллигенции. Сермяжная правда в том, что это Южная Россия. Никакой Украины там отродясь не было.
Власть должна была бы быть умнее и решительнее. Но она взяла и одну из наших претензий к Украине удовлетворила. Теперь надо удовлетворить и другие. А если они на это не пойдут, они сами нам дали в руки великолепное идеологическое оружие — Русский мир. Спустя почти четверть века, как мы об этом стали говорить, но неважно. И вот в этом у нас есть одна точка соприкосновения, во внешней политике. Других пока я не вижу.
В общем, я к этому отношусь щедро и по-доброму. Просто, отстаивая честь партии, я говорю: “Ребята, мы в 1999 году совершили отчаянное, почти самоубийственное действие, когда взяли башню ДК моряка в Севастополе. Если бы принесли оружие — вообще было бы х…й знает что. Что нам мешало загрузиться туда с несколькими автоматами? Ничего. Возможно, только моя мысль и то, как мы это задумали. То есть была фактически военная операция без оружия. Мы тогда уже все знали. И вот определенное есть такое торжество, что — смотрите — мы были первыми. А вы теперь сооружаете какието дебильные фильмы, как все в Крыму начиналось. Да, мы были первыми, и это уже не смыть и не замолчать, хотя стараются. Вот это и есть причина скорее быть довольным».
Глава девятая
АЯТОЛЛА
«Организованный бунт» — так называлась статья французского критика Матью Галлея о Лимонове, вышедшая еще в 1980-е годы. И это как нельзя лучше характеризует его жесткие правила жизни, рассчитанные на существование исключительно на литературные и журналистские доходы.
Эдуард в своей квартире (ныне он живет в конструктивистском доме, в переулках неподалеку от Триумфальной площади), встает в семь-восемь часов утра, выпивает чашку чаю и садится работать. Если он пишет книгу, то делает это ручкой, причем сразу набело. Мне доводилось видеть его рукописи — там нет исправлений. Их затем переводят в электронный вид его помощники. Если же он пишет статью либо пост в блог, то сам набивает на компьютере.
Производительность Лимонова весьма высока. Две-три книги в год, несколько статей в неделю и практически ежедневные посты в блог. Вряд ли кто-то из российских политиков и писателей может похвастаться чем-то подобным.
В перерывах Эдуард упражняется с гантелями либо отжимается от пола. Ест один раз в день — вечером.
График его жизни описан в стихотворении «Чужой»:
По вторникам у меня час на радио,
С 20 до 21 часа.
Ежедневно пишу тексты, —
Употребляю компьютер, пишу за сорок минут статью,
Сплю довольно часто днем, накрывшись старым бушлатом,
По пятницам у меня заседания рабочей группы.
Регулярно, почти ежедневно бывают посетители — журналисты, партийцы, приятели. Раз в неделю приходит его девушка, фотография ее в бикини на пляже стоит в рамке на столе.
Если вы придете в гости к Эдуарду, он встретит вас в черных ботинках и предложит не снимать обувь в доме. Если вы ему понравитесь, предложит чаю или кофе. А если вы его приятель, то, возможно, выпьете с ним красного вина. Или коньяка со
