Эдуард Лимонов - Андрей Балканский
— Велимир Хлебников мечтал о том, чтобы разделить государства изобретателей и приобретателей…
— Да, совершенно верно. Люди рождаются неравными, это понятно, и может быть, было бы правильно, чтобы все разделились по степени талантливости, развития.
Но в данном случае я как человек разумный и талантливый хочу принадлежать к самому большему, что мне доступно, а именно — к российскому мощному государству, у которого история есть. А не к Украине, искусственно созданной в XVI веке. Это как у собак “Педигри” вместо мяса. Это я, конечно, чуть округляю. Но это факт. Чем больше страна — тем больше гордости переполняет сердце.
Ведь почему у меня такое ироничное отношение к украинской государственности? Ну что-то затерявшееся между Польшей и Россией, а потом получившее свою независимость. Путем какой-то фальшивой росписи каких-то пьяных людей — или даже не пьяных, не важно (на самом деле таки пьяных. В Беловежской Пуще в 2000 году на экскурсии тогда обслуживавший Ельцина, Кравчука и Шушкевича работник рассказывал автору, как по дороге к бане во время переговоров Ельцин за 100 метров валился в снег восемь раз. — А. Б.). Или пример Чехословакии, искусственно слепленной из двух государств после Версальского договора. Она не выдержала напора времени, более или менее мирно Чехия и Словакия разошлись на маленькие и не очень умные государства чехов и словаков. А тут такая соблазнительная звериная империя всегда была. Британцы говорили, что солнце не заходит над их империей, а у нас часы крутятся до сих пор от моря до моря. Но нам, конечно, предстоят тяжелые испытания.
— Либералы утверждают, что территориальные захваты и экспансии государств — это архаика из эпохи модерна…
— Они придумывают себе миф о том, что суть человека якобы изменилась. На самом деле она никогда не меняется. И более того — никакого такого модерна, ровного, гладкого и единообразного — нет. В России есть места, где XVI век до сих пор, а в Москве и в Петербурге — XXI. И это нормально, когда большая страна. А у бурятов — я прошлым летом туда ездил — вообще непонятно, какой век. И ничего, живут все. И о каком модерне может идти речь?
Вот еще интересное наблюдение. Наши либералы очень любят так называемую революцию 1968 года в Париже. Объяснение этому очень простое. Революции никакой не было. То, что там происходило, это было первое (сколько уже лет прошло? Пятьдесят с лишним) доказательство полной импотенции современной буржуазии. Она полностью ушла от тех воинственных ценностей, которые характеризовали ее, когда она брала власть в Великую французскую революцию, в революцию 1848 года, адаптировала для себя психологию жертвы, о которой я писал в “Дисциплинарном санатории”. Ничего они не смогли и даже не пытались захватить власть. Они произносили речи, оккупировали театр Одеон, их даже особенно не карали, просто отодвинули на раз-два. Потом де Голль уже был старый, дряхлый, через год он ушел, пришел железный Помпиду и все продолжилось. Плюс у них начало революций 1960-х годов все в Китае. Никаких местных особенностей. Это Китай, опять-таки разрешенный жест Мао Цзэдуна, который позволил школьникам и студентам издеваться над учителями и чиновниками. Это, конечно, всем понравилось, безусловно, но это никакого отношения не имело к захвату власти. Вот в чем все дело. Такой праздник наступил. И вот нашим либералам это нравится.
Сейчас наши ультралибералы перешли к моральному осуждению. Из всех категорий они выбрали мораль. “Аморально списывать диссертации!” Хотя кому нужны эти диссертации? Ни тем, кто их написал, ни тем, кто регистрировал, никому вообще. Их никто никогда не читает. Есть мировые шедевры, их надо читать. Время от времени появляются какие-то новые мыслители, тоже чего-то добавляют к мировому знанию. Но при чем тут диссертации, непонятно. Или вот сейчас вся либеральная Россия изнывает по поводу барельефа Мефистофеля, который сбили. Вот больше нечего. Действительно, политики нет, поэтому вот такие… А политика уничтожена как таковая.
— Когда Ким Ир Сена спросили, как вы себя воспринимаете, он ответил, что Ленин и Мао были интеллигентами, а меня нельзя назвать иначе, чем революционер. А вы что бы ответили на этот вопрос?
— В разные периоды жизни — по-разному. Сейчас я представляюсь себе как такой аятолла. Поскольку по возрасту в полевые командиры я не гожусь, по горам уже лазить сложнее, чем лет в тридцать, но вот на роль аятоллы, как человек, который может задавать тон своими идеями, я имею дерзость претендовать.
— Какие фигуры вы можете поставить рядом с собой в этом ряду? В разный период у вас были разные книги: был период “Дисциплинарного санатория” и “Исчезновения варваров”, потом период “Другой России” и “Русского психо”, потом — религиозные “Ереси” и “Иллюминейшнз”? Все разные…
— Ну, они не совсем религиозные. Это поправка важная. Это скорее такие мировоззренческие основы бытия. А с кем поставить… Все-таки мое поколение — очень маленькое. Такие люди встречаются крайне редко. Если взять 1943 год — кот наплакал таких людей. Мик Джаггер какой-нибудь. И поэтому ощущается дефицит ведущих таких фигур, аятолл, назовем так, или по-французски — учитель мысли. Вот что произошло. Либералы в последнее время меня считают каким-то ретрочеловеком, который пришел со старыми идеями. А все как раз наоборот. Это они пришли со старыми идеями. Они пришли с пожелтевшим либерализмом, который физически уже не может существовать. Вот я утверждаю, что якобы экономический кризис, который сотрясает планету последние как минимум пять лет, — это не экономический кризис, это кризис цивилизации. Вот что я считаю. И в этих условиях никакому либерализму выжить невозможно. Так что сейчас как раз естественным образом к власти во многих странах, в том числе — европейских, будут приходить такие жуткие, жестокие режимы, которые будут позволять выжить вначале всем, а потом — совсем немногим.
Либерализм основан на тотальной безлимитной эксплуатации планеты. Сейчас уже планета истощена, она не может дать того, что она давала. В шестидесятые был пик, потом, в семидесятые, расцвет вот этого всего. Поэтому либерализм обречен. Либералы воспринимают меня как такого певца прошлого. На самом деле я певец будущего, а они-то в прошлом.
То, что я защищаю, не является ни советской властью, ни советской жизнью, через то, что я говорю и делаю, проявляется лик таких совершенно новых, натуральных, неискусственных, таких жутких режимов. Они будут по всей планете преобладать. Вначале они пришли в Европу под видом старого социализма. Вся Скандинавия, многие страны старой Европы — Испания, Франция —
