Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин
В ризнице разместились шедевры иконописи XVI – XVII веков из собрания Великого князя, однако наибольшая часть реликвий носила мемориальный характер – иконы, сопровождавшие Сергея Александровича с самого детства, иконы-благословения, Евангелие, принадлежавшее императрице Марии Александровне и содержащее ее автограф. Возле стены стоял широкий четырехконечный дубовый крест, увешанный образами. Перед ним теплилась лампада, оправленная в золотой браслет с крупным сапфиром – тот самый, который Великий князь подарил невесте в день помолвки. Отныне он превращался в символ верности, вечной благодарности и безутешного горя вдовы. В крест были вставлены санитарные носилки, на которых останки Великого князя перенесли в храм с места гибели, и шинель неизвестного гренадера, которая покрывала их в тот страшный день.
4 июля 1906 года, около полуночи, накануне дня именин Сергея Александровича, его останки предали земле. Возле Чудова монастыря медленно двигалась, сопровождая тяжелый гроб, скорбная процессия, возглавляемая духовенством. Торжественно маршировал взвод киевских гренадер, рота того же полка развернутым строем стояла на площади, воздавая последние почести своему шефу. Была теплая безветренная ночь. Тихое пение, печальный звон Ивана Великого, свечи, образующие в полумраке тревожные тени, – все создавало ощущение чего-то таинственного, сакрального, полного глубокого смысла. Пройдет время, и в такую же ночь на 5 (18) июля 1918 года в далеком Алапаевске Великую княгиню Елизавету Федоровну повезут на смерть. Перед этим ее разбудят в тот же самый час, в который двенадцать лет назад гроб ее супруга опускали в склеп…
* * *
В Троицком соборе пылали свечи и мерцали лампады. Главный праздник обители святого Сергия – память ее основателя. «Умилительное зрелище! – отмечал приехавший из-под Перми иеромонах Серафим (Кузнецов). – Масса духовенства и народа всякого звания и состояния у мощей преподобного Сергия, печальника российского и благодатного воспитателя русского патриотизма. Тут же стоит среди народа в черном одеянии Августейшая усердная молитвенница, возносит свои пламенные слезные молитвы с твердой верой и надеждой в силу молитвы. Она молит Бога об упокоении души своего незабвенного супруга жизни, положившего душу свою за дорогое Отечество свое».
Ежегодно Елизавета Федоровна приезжала в Лавру, поминая мужа у гробницы его небесного покровителя. На сей раз, 5 июля 1909 года, она была здесь накануне важнейшей перемены в своей жизни. Все уже решено. Распущен почти весь личный двор, продана часть драгоценностей, а на вырученные деньги куплен участок земли на Большой Ордынке с четырьмя зданиями, где устроена больница и заложен храм. В этом тихом уголке Москвы открылась Марфо-Мариинская обитель, задуманная Великой княгиней как дом милосердия, помощи и христианской любви. Как новое собственное предназначение, как смысл дальнейшего существования на земле. И кто знает, может быть тогда, возле мощей святого игумена Русской земли она прощалась со своим прошлым, прося благословения на будущие труды и заботы. На выбранный путь подвижничества.
Ее не понимали. Сестра, императрица Александра, удивлялась тому, что Элла, всегда такая открытая для мира и для общества, решила вдруг замкнуться в своих переживаниях. Подруга Елизаветы Федоровны, княгиня З. Н. Юсупова, была уверена в ее скором постриге и лихорадочно искала доводы для отговоров. «Люди не верят, что я сама, без какого-либо влияния извне, решилась на этот шаг, – объясняла Великая княгиня свое желание Николаю II, – многим кажется, что я взяла неподъемный крест и либо когда-нибудь пожалею об этом и сброшу его, либо рухну под его тяжестью. Я же приняла это не как крест, а как дорогу, полную света, которую указал мне Господь после смерти Сержа и которая много-много лет назад забрезжила в моей душе… Пойми – для меня это никакой не переход, это мало-помалу росло, а теперь обрело форму. Очень многие из тех, кто знал меня всю жизнь и хорошо знают сейчас, вовсе не удивились, а [считали] это лишь продолжением того, что началось раньше, и я сама поняла это так. Я была поражена, когда разразилась целая буря: меня пытались удержать, запугать трудностями, и все это с такой любовью и добротой – и с полным непониманием моего характера… В моей жизни было столько радости, в скорби – столько безграничного утешения, что я жажду хоть немного уделить [его] другим… Я жажду благодарить, каждую минуту благодарить за все, что мне дал Господь. Я жажду принести Ему мою ничтожную благодарность, служа Ему и Его страждущим детям».
Еще подробнее она выскажется в письме статс-даме А. Н. Нарышкиной, откровенно, почти как на исповеди, доверив ей мысли о своем прошлом, настоящем и будущем: «Моя жизнь сложилась так, что с блеском в большом свете и обязанностями по отношению к нему покончено из-за моего вдовства; если бы я попыталась играть подобную роль в политике, у меня бы ничего не получилось, я бы не смогла принести никому никакой пользы, и мне самой это не принесло бы никакого удовлетворения. Я – одинока, люди, страдающие от нищеты и испытывающие все чаще и чаще физические и моральные страдания, должны получать хотя бы немного христианской любви и милосердия – это меня всегда волновало, а теперь стало целью моей жизни. Говорят, что есть люди, которые хотят уйти из мирской жизни, покинуть ее, я же, наоборот, хочу войти в нее. Одну сторону этой жизни я узнала благодаря моим прежним обязанностям – это то, что называется светом, “обществом”; я делала для них, что могла, возможно, я плохо выполняла свои обязанности, я пыталась помочь своему мужу в той жизни, которой он жил, в тех обязанностях, которые он выполнял, – блеск, праздники… Я искренне верила, что должна ему помогать, я делала это с радостью, с чувством, что мы приносим радость другим, наши вечера всем нравились, я видела на них много счастливых лиц. Вы думаете, что я хочу осудить свет или уже осуждаю его? Ведь я и раньше понимала и видела, что богатые, молодежь, честолюбивые люди, думающие только о развлечениях, не страдают, а если и страдают, то утешить их сложнее всего – поклонение золотому тельцу, собственной персоне – какое
