Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд
Весь батальон бросил ружья на землю, и между солдатами началось братание. Ни один выстрел не прогремел в защиту короля, утверждавшего, что он правит страной двадцать три года.
Затем то же повторялось с любой воинской частью, посланной навстречу императору. Все — генералы, капитаны, унтер-офицеры, рядовые, барабанщики — присоединялись к нему, пока его осторожное продвижение вперед не превратилось в триумфальное шествие. Через день или чуть позже на перилах перед Вандомской колонной появился плакат, на котором якобы была приведена цитата из письма, написанного Наполеоном Людовику. Он гласил: «Дорогой брат, не шли мне больше солдат. У меня их хватает!»
Достаточно солдат, достаточно младших офицеров… Но было ли у него достаточно опытных, талантливых полководцев, способных командовать армейским корпусом на поле боя? Все маршалы за исключением Даву состояли на службе у Бурбонов, и некоторые из них уже были на марше, чтобы арестовать его.
Первым из них был старый Массена, греющийся под солнцем Марселя, откуда он командовал всеми войсками, сосредоточенными на Ривьере. Массена, видимо, был единственным, кроме Талейрана, человеком во Франции, который мог не уколоться ни об один из зубцов этой двузубой вилки, и ему это удалось. Он пропустил колонну Наполеона далеко вперед и только после этого начал преследовать ее, хорошо зная, что его войска не имеют никаких шансов преградить императору дорогу на Париж. А потом он устроил себе ставку в Ницце и стал ждать, что из всего этого получится. При любом исходе событий он был надежно застрахован. Если выигрывает Наполеон, то он, Массена, ему не противодействовал. Если же выиграет Людовик, то Массена всегда может покачать головой и заявить: «Ах, ваше величество, мои ребята не умеют маршировать так же быстро, как их отцы!»
Возвращение Наполеона с Эльбы и период, известный под названием Ста дней, были временем наиболее тяжелых испытаний для натуры маршалов — и не только как солдат и патриотов, но и как личностей. Каждый из них имел на вторжение вполне определенную точку зрения, но если одни из них (например Массена и Ней) во многом были обязаны собственным таланту и храбрости, то многие другие (например Виктор и Мортье) никогда бы не поднялись по карьерной лестнице так высоко без помощи и поддержки Наполеона. Любопытно выяснить вопрос о том, каким образом каждый маршал реагировал на сложившуюся ситуацию, и обрисовать — в пределах данной ситуации — характер маршалов. Для точного анализа личностной ценности маршалов не нужно изучать их послужной список с самого начала революции, достаточно лишь сконцентрировать внимание на интервале март — апрель 1814 года.
Как уже было отмечено, Массена создал себе почти идеальное алиби, но другие, не располагая геополитическими преимуществами старого контрабандиста, быстро сообразили, что создать себе алиби непросто. Некоторые даже не делали таких попыток, и, наверно, в качестве наилучшей позиции честного человека в такого рода ситуации можно назвать позицию бывшего гренадера Удино, этого покрытого шрамами сурового бойца, открытый характер которого больше всего напоминает характер Ланна. Когда Удино узнал о высадке Наполеона, он командовал войсками в области Меца. Вплоть до самого последнего момента периода отречения он сражался храбро и умело. Теперь же он, пожалуй, слишком прямолинейно подошел к вопросу о своей присяге и сразу же собрал своих подчиненных, чтобы обсудить с ними вопрос о защите Бурбонов. Но даже личная популярность Удино не могла конкурировать с магией имени Наполеона. В Туле, когда он созвал своих офицеров и обрисовал им свой план марша против императора, вперед, отдав честь, выступил один молодой капитан.
«Мы считаем правильным сообщить вам, маршал, что, когда на завтрашнем параде вы воскликнете: „Да здравствует король!“, мы ответим: „Да здравствует император!“» — заявил он.
Это, в сущности, был «почетный ультиматум», и Удино принял его. Он отпустил офицера и сдал командование. У него было свое собственное мнение, но убеждать других он не собирался. Он отправился в свое имение и в течение «Ста дней» вообще не вел никакой деятельности. Даву, единственный маршал, который мог явиться к Наполеону с незапятнанной совестью, написал Удино трогательное письмо, призывая того вернуться к прежним воззрениям, но Удино, единственный верный друг Даву из всех маршалов, не дал себя переубедить. Он отправил Даву собственное письмо с объяснением мотивов своего поведения, и дружеские отношения между ними прекратились.
В своей лояльности к королю Удино был не единственным. Виктор, бывший ревностный сержант революции, довольно шумно высказывался в поддержку королевского семейства. Правда, для Виктора это не была проблема присяги и долга. Это было проявление интереса к собственному благополучию, а также выраженного снобизма, свойственного многим радикалам. Но на этот раз Виктор позабыл, что на самом деле его зовут Перрен: он никогда не переваривал свой титул герцога де Беллуно, но теперь, когда подлинный, живой король назначил его командующим гвардией, он стал использовать его. Наполеон никогда не питал к Виктору большого доверия, а тот никогда не рискнул бы всем, что у него есть, чтобы послужить еще одному сделавшему самого себя человеку.
Макдональд, исходя из куда более честных мотивов, остался лояльным к Людовику и по меньшей мере сделал искреннюю попытку остановить узурпатора. Как только стало известно об опасности, он отправился в Лион, где объединил свои силы с силами графа д’Артуа. Однако графу и маршалу вскоре стало ясно, что их солдаты совершенно ненадежны. Непосредственно перед тем, как королевские войска должны были вступить в соприкосновение со все увеличивающейся армией Наполеона, одному субалтерну было приказано закричать: «Да здравствует король!», на что тот холодно ответил: «Нет, я буду кричать „Vive l’Empereur!“» и, когда патрули сторон встретились на мосту Ла Гийетьер, пехота Бурбонов эхом повторила возглас молодого офицера. Через несколько секунд началось братание. Граф д’Артуа стремительно бежал. Аристократы бежали по всей Франции. В прошлом, находясь за границей, они крепко держались друг за друга. Теперь они снова получили эту возможность; это было лучше, чем быть раздавленным человеком в сером сюртуке. За ними с печалью, но и с чувством собственного достоинства последовал сын шотландца. Наполеон, по его же собственным словам, никогда бы не доверился ему, если бы тот оказался слишком близко от шотландских волынок, однако он вполне мог бы это сделать. Макдональд, так долго пребывавший в
