Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд
20 марта, всего лишь через несколько часов после торжественного въезда Наполеона в Тюильри, туда прибыл Даву и предложил свои услуги. Его появление было триумфом для приверженцев императора. Ведь ни один человек в Париже не мог, указав пальцем на князя Экмюльского и герцога Ауэрштедтского, заявить: «Вот идет ренегат!» Даву никогда не склонял голову перед Бурбоном и никогда не склонил бы ее, даже если бы стал свидетелем тысячи реставраций. Он появился перед Наполеоном спокойным и бесстрашным, и тот принял в объятия этого холодного, неулыбчивого человека. Даву был единственным в этой ликующей толпе, кого нельзя было подкупить, запугать, улестить или склонить к измене присяге. Он был единственным среди миллиона приспособленцев и лизоблюдов.
Сульт, военный министр, очень точно подгадал момент своего разрыва с Бурбонами. Он был смещен со своего поста за несколько дней до прибытия Наполеона в Париж. Сюше, последний из маршалов по стажу и единственный, кто сдался в прошлом году в плен, явился к Наполеону тотчас же и с таким видом, как будто ждал, что нечто подобное непременно должно было случиться. Ожеро не подавал признаков жизни и не поддерживал никого. Наполеон мог простить ему его грубость при встрече с ним на его пути на Эльбу, но старый кондотьер прощения не искал. Он холодно взирал на происходящие пертурбации и продолжал держаться в стороне.
Из двадцати пяти маршалов троих уже не было в живых, четверо открыто перешли на сторону Бурбонов, семеро не давали о себе знать. Массена, объявив себя больным, спешно перевозил свое золото за границу, Мюрат скрывался, Бернадота уже нельзя было считать французом. С императором пошла всего лишь горстка маршалов.
Но оставался еще один, самый прославленный из всей плеяды.
Мишель Ней, князь Московский, играл в карты в своем сельском доме, когда к нему прибыл курьер с приказом от военного министра Сульта. Согласно приказу, Ней должен был прибыть в Безансон и принять там командование Шестым корпусом. Ней был озадачен — он совершенно не понимал, почему он должен был отправляться на юг. Он только что вышел из одного из своих периодических приступов дурного настроения, и единственное, чего он хотел в данный момент, — это остаться одному и поразмыслить о своих действительных и мнимых бедах. Вздохнув, Ней поднялся из-за стола, приказал закладывать карету и направился в Париж, где его нотариус сообщил ему потрясающую новость: Наполеон бежал с Эльбы и теперь идет на север, призывая каждого француза присоединиться к нему.
Неуравновешенная натура Нея не могла вынести подобного потрясения, и он взорвался. Его успокоили и посоветовали обратиться к Сульту и потребовать свидания с королем. Сульт заявил Нею, что король нездоров и не может его принять, но Ней не собирался терпеть пренебрежительное к себе отношение со стороны своего старого соперника по Испании и резко потребовал, чтобы король принял его немедленно. Когда аудиенция все же была ему дана, Ней похвалился в королевской приемной, что скоро положит конец этой чудовищной бессмыслице. Он, Мишель Ней, не только выступит против Наполеона, но и привезет преступника в Париж в железной клетке! Людовик был просто потрясен рвением маршала.
«Железная клетка? — заметил он, когда Ней вышел за дверь. — Ну и канарейка!» Придворные похихикали и вздохнули с облегчением. Если Ней отправился на юг в таком настроении, им не стоит так уж бояться Людоеда.
Однако, к несчастью для них всех, для Людовика и для самого Нея это боевое настроение владело им недолго. Прибыв в Безансон и услышав новости о неудаче Макдональда в Лионе, Ней начал сомневаться в своих собственных солдатах. Вместе с этими сомнениями пришли депрессия и душевный дискомфорт, приведшие к приступам иррациональной раздражительности и беспричинным вспышкам гнева, направленного то против Наполеона, то против слабости Бурбонов. Постепенно ему становилось ясно, что между Наполеоном и возможностью бескровного завоевания Франции стоит он один. Его страшила ужасная ответственность за выход из кризиса. Роялисты ожидали, что он остановит продвижение Наполеона, Бонапарт ожидал, что он очистит ему дорогу на Париж, простые люди желали, чтобы он спас Францию от гражданской войны и повторного вторжения иностранных армий. Он был один, рядом с ним не стояло ни одного друга, к которому он мог бы обратиться за утешением или советом, и железные нервы Нея начали сдавать. Это был гораздо более сильный вызов судьбы, чем тот, которому он так блестяще противостоял в России. Ней был человеком действия, и его мозг был негибок, как мозг ребенка.
Когда к нему в гостиницу «Золотое яблоко», в которой он остановился в городе Лон-де-Сонье, зашли двое караульных, он как раз читал прокламацию Наполеона. «Теперь уже никто не умеет так писать, — печально произнес он, — это — верный способ затронуть сердца людей!» А обеспокоенному роялисту он заметил: «Король должен прибыть сюда и воодушевить солдат, даже если его принесут на носилках!»
Еще 13 марта, меньше чем через две недели после высадки Наполеона, Ней по-прежнему писал о «сумасбродном предприятии этого человека», а через очень короткое время после этого, поняв, что каждый его солдат только и ждет, чтобы он развернул трехцветное знамя, уже начал ворчать: «Разве я могу остановить море своими руками?»
На следующий день он, решив отказаться от попытки дать отпор Наполеону, прочел его прокламацию перед войсками, заявив, что Франция принимает императора, и закончил свое обращение восклицанием: «Vive l’Empereur!» Большинство офицеров сбежало, а рядовые бросали в воздух свои кивера.
Пять дней спустя Наполеон дружески принял маршала в Осере. Когда Ней начал извиняться за свое странное поведение в течение минувшего года, император перебил его. «Не нужно извинений, — отрезал он, — я никогда не сомневался в ваших истинных чувствах!» На самом деле он в них сомневался. На счет его бывших маршалов у него вообще не было иллюзий. Превосходный знаток людей, он узнал почти все, что можно знать о человеческом поведении, в дни своего отречения и ссылки и понимал окружающих его людей настолько хорошо, что в его сердце не оставалось места ни гневу, ни презрению. Наполеон знал, что маршалы будут верны ему только до тех пор, пока его поддерживает армия, и принимал это как неизбежный, непреложный факт. Он мог читать мысли Нея так же хорошо, как читал отчетливый текст прокламации.
Итак, доказывая свою незыблемую лояльность, произнося свои идиотские извинения и ругая своих прежних хозяев в таких цветистых выражениях, которые не уступали по силе ругательствам Ожеро и покойного Ланна, Мишель Ней постепенно
