Царь Иоанн IV Грозный - Александр Николаевич Боханов
Здесь неизбежно возникает тема – фокусная и стрежневая – о «репрессиях» Грозного Царя. Уместно напомнить, что общее количество погибших по его приказу составляло менее четырех тысяч человек. Сюда входили не только собственно «враги», но и уголовные преступники. И это данные за сорок с лишним лет! В этой связи все тенденциозные историографические демагогические глупости о «царстве террора» можно оставлять на совести сочинителей.
Первый Царь казнил людей разного звания, казнил прилюдно и тайно, казнил после следственного разбирательства и после судебного решения, казнил и по своей воле, без всяких проволочек и процедур. Однако из этого ровным счетом не следует, что предание смерти являлось «прихотью», диктовалось «кровожадным нравом», «маниакальным страхом», или того больше, было следствием «умственного помешательства». Эти пустопорожние «перлы» светской историографии, заимствованные из записок русофобски настроенных иностранцев, так называемых «очевидцев», можно вообще оставить без внимания. Они ведь никогда не были доказаны, а потому и опровергать тут нечего и незачем. Насколько можно установить, в подавляющем большинстве случаев, мотивация предания смерти ничего общего не имела с «прихотью».
Приходится с сожалением признать, что и церковные историки оказывались в плену расхожих предрассудков. Так, святитель Макарий (Булгаков) в своей фундаментальной «Истории Русской Церкви» от своего имени фактически пересказал сентиментальные стенания Н.М. Карамзина.
Царь Иоанн Васильевич «был величайшим ревнителем церковных уставов, каждый день посещал все церковные службы и окроплялся святою водою, каждое дело начинал крестным знамением, а в слободе Александровской вместе со своими опричниками старался выполнять даже монашеский устав: носил иноческую одежду, выстаивал продолжительные богослужения, сам звонил и читал жития святых за братскою трапезою и молился так часто и так усердно, что на лбу его от земных поклонов были шишки».
Казалось бы, что это – явленное благочестие, отражающее глубокие религиозные переживания. Однако оказывается, что это все почему-то только «внешнее» благочестие. Совершенно, правда, непонятно, зачем оно было нужно Царю, ведь не для, как бы теперь сказали, саморекламы, которая нераздельному правителю не требовалась. Кругом только и делали, что славословили повелителя, хотя он к этому не принуждал, да и не любил выспренних славословий. Макарий, вынеся приговор о «внешнем», т. е. фальшивом благочестии, должен был пойти в своих суждениях дальше, и он пошел.
«Но в душе, казалось, у него не было ничего не только христианского, даже человеческого, ни искры христианской любви, чистоты, справедливости. Как лютый зверь, жаждал он крови человеческой, услаждался пытками и страданиями своих несчастных жертв, измучил и истерзал тысячи невинных…»[465]
Оставим в стороне риторически-публицистические утверждения о «каплях любви» и о «тысячах невинных», как и вообще о «грехах» людей давно ушедших. Негоже потомкам выносить морально-нетерпимые суждения о «грехах» правителей-христиан, ушедших в мир иной, которые воздаяние, мзду и кару давно уже получили, и не от земных инстанций. Замечательно в этой связи выразился А.С. Пушкин в «Борисе Годунове:
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деяния
Спасителя смиренно умоляют.
Показательно, что вышеуказанный беспощадный морально-исторический вердикт опровергнут… самим же Митрополитом Макарием, точнее говоря, суммой фактов и документов, приводимых в его обширном труде. Из них с неумолимой ясностью следует, что сорокалетний период царствования Иоанна Васильевича явился периодом всестороннего расцвета Русской Церкви, а отнюдь не временем ее упадка. А раз это так, то невозможно от этого созидательного процесса дистанцировать Царя, который этот самый процесс поощрял, стимулировал и инициировал. Такое ведь было бы просто невозможно, если бы на троне находился не Царь-Христианин, а лицедей.
Первый Царь прекрасно понимал соборную природу Православной Церкви, и, в противоречие с растиражированными умозаключениями о «тирании», многие важнейшие проблемы выносил на соборное церковное одобрение, которое и становилось определяющим.
По этому поводу историками-моралистами и прочими «специалистами» было произнесено много гневных слов об «управляемости» пастырей, об их «страхе», «малодушии», «пресмыкательстве». Однако тут нет никакой вины Иоанна Грозного. Если отдельные пастыри, но особенно архипастыри, и «пресмыкались» перед властью, лгали и наушничали во имя карьеры, а такие примеры можно найти применительно ко всем историческим эпохам вплоть до наших дней, то это лишь свидетельство слабостей и несовершенства человеческой натуры, часто не способной вынести тяжелую ношу пастырского подвижничества. Подобные иерархи или, по выражению Царя Иоанна, «епархи», служили не Богу, а суете земной. Царь таких не порождал, но всегда относился к подобным «слугам» с пренебрежением, а некоторые из таковых удостаивались и нелицеприятной царской кары.
Один из исследователей обоснованно заключал, что «казни и преследования, совершенные Государем, вовсе не плод его больной воспаленной фантазии, не следствие самодурства и нравственной распущенности. Это – совершенно сознательная борьба с изменниками Богу, с теми, кем овладел бес, кто предал истинную веру. Иван Грозный, карая измену, последовательно и целенаправленно отсекал от «плоти» Русского государства все греховное»[466].
Необходимо иметь в виду один сущностный момент, который в светской, да в церковной историографии часто или вообще игнорируется, или умышленно замалчивается. Государство в лице Царя не являлось силой внешней по отношению к Церкви. Царство было внутрицерковным установлением, а Царь, и по идее, и по факту – важнейший элемент церковного устроения. В русском историческом контексте, применительно к XVI–XVII векам, когда Россия являлась Государством-Церковью, Царь одновременно выступал силой государство-церковно образующей. Конечно, на него падала тень, когда существовало неблагополучие в Церкви, но на него же и ниспадал благодатный свет, когда сила благочестия возрастала. Поэтому совершенно неуместно отделять Иоанна Васильевича от дел благих, но «навешивать полной мерой» исключительно дела несветлые…
1564 год можно назвать переломным в умонастроении Царя Иоанна. Первые двадцать лет царствования, он хотел править миролюбиво и благочестиво – отдельные примеры опал и даже казней общей картины не меняли. Иоанн тогда чаще всего полагался на «клятвы» и «заверения» своих подданных, все еще надеясь, что строгостью, но и снисхождением можно переломить человеческую природу. Затем пришло убеждение, что люди, отмеченные клеймом первородного греха, не могут по доброй воле следователь за Царем, служить ему честно и нелицемерно.
Первый Царь точно знал, как надо повиноваться, как надо служить своим хозяевам. То святые апостолы Петр и Павел, истолкователи Божией воли, заповедовали, а наставления их Иоанн знал наизусть и не раз на эти установления ссылался.
«Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно Богу…» (Петр. Первое послание. 2. 18–19). «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте
