Царь Иоанн IV Грозный - Александр Николаевич Боханов
Дальше случилось то, чего Иоанн явно никак не ожидал. Митрополит Афанасий вместе с Боярской Думой высказали Иоанну «протест» против казней бояр! Как написал знаток сюжета, Афанасий «по какому-то затмению разума присоединился» к боярской фронде[471].
Это уже было нечто большее, чем обычное священническое «печалование». Царь ведь имел законное право казнить врагов, и не обязан никому за дела государевы отвечать, а тут – явный сговор. Опять какая-то «рада» учреждается, опять на него хотят надеть узду, сделать его лишь пешкой на троне. Было уже такое; долго терпел, но больше такое не случится! А Афанасий услужил, нечего сказать; трех месяцев не прошло, как надел митрополичий клобук, а уже заодно с боярами! Положение было нетерпимое, и Афанасий, сославшись на немощь телесную, оставил Митрополичью кафедру в мае 1566 года.
Затем новая напасть. Как растаяли снега, по первой траве, опять эти поганые крымцы нагрянули под водительством Девлет-Гирея[472]. До самой Москвы не добежали, а вот всю Рязанскую землю испещрили, села и города пожгли и в полон сколько людей увели! И опять воеводы и бояре – «верные слуги», кто «не успел», «кто не ведал», а на самом деле – трусы бесстыжие, а кто и – предатели тайные. Один только боярин Алексей Басманов истинную ратную отвагу и явил.
Иоанн Васильевич Алексея Даниловича Басманова, происходившего из старого московского рода Плещеевых, знал давно. Тот мужество являл еще при взятии Казани в 1552 году, смело бросался на приступ крепости во главе войска. Царь то собственными глазами видел. Через три года снова отличился. Совсем малой ратью, не более нескольких тысяч, сдержал почти двое суток нашествие крымской орды, имевшей чуть ли не десятикратное численное превосходство, за что в 1556 году и получил боярское звание. Затем и в Ливонской войне храбрость проявлял.
Когда весной 1564 года крымская шестидесятитысячная орда под руководством хана Девлет-Гирея наступала на Русь, Алексей Басманов находился в своем поместье на берегу Оки. Как только весть тревожная прозвучала, то сам, без всяких «царских повелений», срочно вооружил своих людей и вместе с сыном Федором помчался в Рязань и, как сказано в летописи, «засел в ней». Рязанская крепость тогда, что называется, одним воздухом и держалась. Защитный вал осыпался, стены дубовые местами совсем повалились и сгнили. Дух же защитников – всего не более семи тысяч – был крепок, как адамант, и не удалось Гирею насладиться победой, не смог одолеть. Пограбил, пожег все вокруг, да и уполз бесславно назад. За ту победу славную, за мужество бескорыстное Алексей удостоился царской благодарности, а сын его Федор, мальчик почти еще, сражался вровень с отцом и был особо отмечен: получил из царских рук золотую медаль.
После того отец и сын Басмановы были приближены к Царю и играли заметные роли в период с 1564 по 1570 год. Существует предположение, никак документально не подтвержденное, что именно Алексей Басманов «внушил» Иоанну мысль об учреждении Опричнины. Царские хулители во все времена, а положил тому начало Курбский, выставляли Басмановых чуть ли не «исчадиями ада» («кромешниками», по терминологии Курбского). Однако этого показалось мало. Нашли и нечто иное, совсем, как казалось, непристойное. Обратимся к Н.М. Карамзину, который с каким-то неизъяснимым сладострастием, первым после Курбского, считал своим долгом фиксировать все самые омерзительные слухи и сплетни о Первом Царе.
«Князь Дмитрий Оболенский-Овчинин, – писал «последний летописец», – сын воеводы, умершего пленником в Литве[473], погиб за нескромное слово. Оскорбленный надменностью юного любимца государева Федора Басманова, князь Дмитрий сказал ему: “Мы служим Государю трудами полезными, а ты гнусными делами содомскими!” Басманов принес жалобу Иоанну, который, в исступлении гнева, за обедом вонзил несчастному князю нож в сердце; другие пишут, что он велел задушить его»[474].
Оставим в стороне детали смерти князя Дмитрия – сына известного боярина времен Елены Глинской; они доподлинно до сих пор не известны[475]. Уместно заметить, что оскорбление царской чести, «возведение хулы» на Государя, являлось тяжелейшим преступлением и, согласно непререкаемому закону-традиции, каралось смертью, причем не только в России. Если допустить, что указанная выше сцена имела место в действительности, то смерть князя была неизбежной и заслуженной.
Тут особо важно другое: обвинение Первого Царя в тяжелом содомском грехе; «факт», ставший для многих «общепризнанным» в историографии! На чем же все сие основано? На сплетне, которую инспирировал предатель Курбский, первым назвавший Федора Басманова «любовником» Царя. Ко времени приближения Басмановых к Иоанну Васильевичу князь уже был давно в бегах, перейдя на содержание польско-литовских властей. Поэтому ничего сам Курбский наблюдать не мог, никакой «информации из первых рук» получать не имел возможности.
Во времена Опричнины Федор Басманов несколько лет входил в число «любимцев» Иоанна Васильевича. Ранее к таким относились и Алексей Адашев, да и Андрей Курбский, как и некоторые другие, которые со временем теряли расположение; лишился его и Басманов-младший. О причине крушения симпатий речь пойдет впереди. Пока лишь ограничимся самим фактом «симпатии». Федор Басманов был таким живым, веселым юношей, так преданно глядел на Иоанна, был предан не только «словесами», но и делом. По первому намеку готов был стремглав нестись, исполнять волю повелителя, и счастлив был, когда смог угодить. Иоанн Васильевич всегда особо ценил природную верность; его провести было практически невозможно. Он в зрелые лета за версту чуял лукавство. Тут же никакого лукавства и в помине не было; да и не мог Федор – этот улыбчивый простец, хитрить и лицемерить.
Что же касается «содомии», то это – злонамеренное измышление. Опровергается оно не только тем, что никаких предметных оснований для него не имеется, но и тем, что Иоанн, каясь не раз в своих грехах, перечисляя их все в исповедальных своих «словах», никогда не «каялся» в противоестественных половых наклонностях…
В 1564 году Царь много уединенно молился. В мае ездил в Переславль (Залесский), где был на освящении построенного по его распоряжению главного собора Никитского монастыря, причем, к удивлению многих, долго и вдохновенно пел на клиросе. Известно, что затем ездил к Троице и у раки Сергия Радонежского проводил ночи и дни, прося Преподобного помочь добиться милости Всевышнего «в устроении державы великой России».
Лето и осень того года – практически полный провал в биографии Первого Царя. Сведений о делах и словах нет никаких, если не считать послания князю Курбскому, которое Царь завершил в июле. О деятельности Царя ничего не известно вплоть до декабря 1564 года.
