Тудор Аргези - Феодосий Видрашку
Так кратко, емко и жестко озаглавил свою таблету Аргези.
Писатель считает долгом честного художника напомнить о некоторых на первый взгляд неприятных для всех вещах. 2 февраля 1945 года, когда весь прогрессивный мир отмечал вторую годовщину Сталинградского сражения, Тудор Аргези пишет с присущей ему откровенностью:
«Для нас, румын, переживших с такими жертвами и с такой болью это сражение, Сталинград должен стать наиверховнейшим судом. Сталинград для нас означал пробуждение от летаргического сна, отрезвление, начало новой жизни с осознанием своей вины и своего долга перед человечеством. Корни нашего 23 августа — в почве Сталинграда. Там же источник могучего наступления советских войск, которое приведет к капитуляции Германии».
Закончилась война. Аргези отдает все свои творческие силы служению нарождающемуся в Румынии новому демократическому строю. В 1946 году его многолетняя работа на благо румынской культуры была увенчана Национальной премией за поэзию, а 29 декабря 1946 года Министерство искусств Румынии, у руководства которого находился видный писатель-демократ, впоследствии член Центрального Комитета Румынской коммунистической партии Ион Пас, организовало национальные торжества по случаю исполнения пятидесяти лет творческой деятельности Тудора Аргези и Галы Галактиона. Николае Кочя, сразу же после победы ставший редактором газеты «Победа», был одним из инициаторов празднования этого юбилея. Но на праздник он не смог явиться из-за приковавшей его к постели безжалостной болезни.
«Дорогой мой Аргези, — писал Николае Кочя в тот день, — среди заговорщиков, начавших без твоего ведома и твоего разрешения подготовку к сегодняшнему юбилею, был и я. Думаю, что ты понимаешь, с какой радостью хотелось бы и мне принять участие в прославлении не только дорогого друга, но и любимого поэта, полемиста, участника священной войны нашего «Факела» против социальной посредственности, душившей в этой стране все — искусство, литературу, демократию и революционный порыв. Сегодняшний юбилей венчает не только литературную деятельность, но и старую дружбу, пережившую все тяготы и оставшуюся непоколебимой и незапятнанной на протяжении целых пятидесяти лет.
Хотелось бы, любимый мой Аргези, не в холодных, изложенных на бумаге фразах, а с теплотой произнесенного от сердца слова рассказать сегодняшним слушателям о наших прежних битвах и о том непонимании, а порой и о той ненависти, с которой встречали когда-то определенные литературные круги твои стихи, и о триумфе дружбы, связавшей тебя, меня и Галактиона. Но по нездоровью я в состоянии послать тебе только эти строки. Прими их так, как они написаны, с надеждой, что я возьму реванш через двадцать пять лет, когда будем праздновать семьдесят пять лет литературной деятельности нашего великого Аргези.
Николае Кочя».
В большом зале Атене состоялся вечер. Общественность Бухареста чествовала двух замечательных писателей, двух давних друзей — Тудора Аргези и Галу Галактиона. От имени молодых писателей, прошедших школу «Записок попугая», Эужен Жебеляну писал 4 января 1947 года:
«Аргези, Галактион и Кочя были нашим знаменем. Мы следовали их примеру и шли за ними, высоко неся на крепком древке лоскуток вырванного из сердца кумача, всегда отдавая предпочтение этому кумачу перед ленивым бархатным знаменем, украшенным роскошными розами».
Поздним вечером после торжеств Тудор Аргези пришел домой. Его впервые в жизни так чествовали, и он еще не мог успокоиться от пережитого волнения. Подобное он испытал несколько лет назад. Тогда в этом же зале Атене он читал притихшей аудитории лекцию об Эминеску. Сегодня он испытывал что-то очень странное. Неужели это правда? Неужели он действительно первый после Эминеску поэт? Его одолевают сомнения, голова в каком-то тумане. Нужно все обдумать. Он подымается в свою «лабораторию». Холодно, дров мало, они топят только нижнюю комнату и живут там. Но сейчас ему надо остаться одному. Холодно, пусть. Зажег лампу, сел, провел по привычке карандашом по оселку, потрогал холодную поверхность белого листка бумаги и начал писать.
«Уж полстолетья ты тревожишь неустанно чернила и слова, перо томишь в руках, и все ж, как и тогда, победы нет желанной: они всегда с тобой — сомнения и страх. И для тебя опять, как тягостная мука, страница белая и вид строки твоей, и первого в душе опять боишься звука, и буквы для тебя опять всего страшней. Когда же вновь листки исписаны тобою, они уже летят поверх озерных вод, летят из сада прочь, как листья под грозою, так что и персик сам их проглядел уход. И в каждом слове ты вновь чуешь содроганье, сомненье горькое чернит твои мечты, живешь ты, как во сне, в своих воспоминаниях. Кто диктовал тебе — уже не знаешь ты».
Гала Галактион пришел в Мэрцишор помолодевший.
— Еду в Телеорман! Знаешь, меня выдвинули депутатом!
Депутат в народном парламенте. Он делит все тяготы и беды народа.
— Зима, а я не смог раздобыть для старухи хоть немного дров…
— Возьми у меня, мы сушняк из сада убрали…
— Я не потому сказал тебе об этом, — отвечает Галактион. — Многие делают из этих послевоенных трудностей трагедию, из которой не видно выхода. Послушай, что я написал.
«Какими бы ни были, сегодняшние тяготы, мы должны четко отдавать себе отчет в том, что мы еще вчера с точки зрения моральной были отброшены в континент чернее, чем была сто лет назад черная Африка. Сейчас мы вступили на дорогу равноправных социальных отношений, стоим в преддверии грандиозных преобразований».
Галактион выступал ежедневно в Атене, в Доме дружбы с Советским Союзом, он появлялся всюду, где было необходимо горячее слово борца за мир и социальный прогресс.
Наметил для себя программу работы и Тудор Аргези. В столице создано новое издательство «Русская книга». Сейчас он сможет реализовать задуманное еще до первой мировой войны издание произведений русской прозы и поэзии. В его плане завершение давно начатой книги о восстании крестьян 1907 года и поэмы «Песнь человеку». Пора браться за давно задуманный перевод Крылова. Великий русский баснописец поможет своим острым словом бороться против той плесени и гнилости, от которой нужно избавлять румынское общество. У Аргези есть и серия своих басен, свой опыт, и это облегчит работу над переводами Крылова.
— Русский баснописец гениален, — скажет он издателю. — Я попытаюсь довести это до нашего читателя в той мере, на какую способен. Когда берешься что-либо переводить, надо прикладывать больше старания, чем
