Тудор Аргези - Феодосий Видрашку
Думаю, что по утрам с былым удовольствием душа уж не принимает четыре чашки кофе с молоком, фунт ветчины и восемь отборных пирожных. Наелся! Сейчас отрыгивается, не правда ли? Помнишь ли ты, каким тощеньким выглядел- когда-то и с каким удовольствием хлестал нас по щекам, когда раздобрел? Тебе казалось, что я появился на свет лишь для того, чтобы служить укреплению твоих костей, алчности твоего пищеварительного тракта, ненасытности твоих мешков и эшелонов…
И ты осквернил постель, на которой спал, нагадил в источник, откуда брал воду, чтобы умыться и утолить жажду. Ты мыл ноги в реке Олт, а вонь разносилась до самого Калафата. Какая же благородная нечисть!..
В моем саду показался из земли цветок, подобный красной птице с позолоченным клювом. Ты задушил его. Ты дотронулся до него своей лапой, и цветок засох. В моем поле поднялся колос. Ты его вырвал с корнем. Ты взял все плоды из моего сада и вывез их. Ты опустил клюв с десятью тысячами ноздрей в мои горные родники и осушил их. Болота и слякоть остаются после тебя в горах и рыжая, опаленная пустыня в степи. А от всего божественного хора певчих птиц выжила лишь стая каркающего воронья.
Сейчас дрожишь, развалина! Скулишь! Так случалось со всеми хищниками, которые пустились грабить и разрушать то, чем одарил людей бог. Ты похудел и посинел. Щеки ввалились будто ямы, воротник болтается на шее, Подобно обручу на иссохшей бочке. Еще чуть-чуть, и развалятся клепки. А какие размокшие патлы вместо роскошной прически! Какие тощие усы! Какие размытые глаза! Мышка, вытащенная за хвост из кипящего казана, а не что иное. Эх ты, барон…»
Семья молчала. Дети еще не понимали значения написанного отцом. Но предстояло принимать решение и им. Поэтому Параскива сказала, чтобы они поняли:
— Тебе снова захотелось в тюрьму, Аргези?
Тудор Аргези знал, что она это скажет, и спросил:
— Что будем делать? Пускаем в газету или нет?
Параскива посмотрела на ребят. Она видела в их взглядах ожидание: что же скажет мать? И она сказала без всяких колебаний:
— Пускаем!
— Готово, — сообщил Аргези по телефону ответственному секретарю.
Получив памфлет, Ион Панаит положил его в карман и позвонил в цензуру- узнать, когда дежурит Иля. Подсчитал строки, отмерил место в правом углу на первой странице под самым шпигелем, достал из ящика стола клише с изображением Коко и подписью «Записки попугая». Положил и это в карман. Аргези позвонил еще раз.
— Не меняйте ничего.
— Все до последней запятой будет, как вы написали. Только не сможем прислать гранки. Если до трех ночи не позвоню, значит, пошел.
В десять вечера все четыре полосы «самой распространенной и наиболее информированной газеты», как значилось под заголовком «Информация дня», были сверстаны, перед директором лежали влажные, пахнущие свежей типографской краской страницы. Он пробежал взглядом по заголовкам. Самый главный материал, конечно, его, директора Малчу, передовая статья. Тема и заголовок подсказаны главным идеологом фашистского режима Румынии Михаем Антонеску — «Хладнокровие». Главная мысль статьи набрана крупным шрифтом: «Не терять времени и душевного равновесия в поисках смысла происходящих на Восточном фронте событий. Фюрер заявил подчеркнуто своим хорошо известным историческим жестом, что цель этой войны настолько возвышенна, что о финале можно будет вести речь лишь тогда, когда на поле сражения останется последний батальон». Далее обширная информация, «народная» газета сообщала, что на фронте войска «героически отстаивают Днепр», а в Италии стабилизируется новое правительство Муссолини, в Югославии идут «победоносные бои против партизан коммуниста Тито». А вот Констанцу атаковали советские самолеты, и, естественно, — как могло быть иначе?! — они были отогнаны с потерями для атаковавших. Большое объявление — в Бухаресте вводится «тотальное затемнение с 7 вечера до 5.30 утра». Ниже сообщение из Берлина о том, что между фюрером и дуче состоялся обмен телеграммами, содержащими взаимные заверения в том, что «гигантская борьба, которая ведется за свободу и будущую жизнь народов Европы и Азии, будет в конечном итоге увенчана лаврами победы». Директор по обыкновению обратил внимание на номер 624, пятница 1 октября 1943 года, цена 5 лей. Хорошо.
— А вот здесь? — спросил он ответственного секретаря, показывая на свободное место под шпигелем. — Ожидается официальный материал?
— Да, — ответил Панаит.
— Ну, ждите. Желаю удачи. — И директор Малчу спокойно ушел домой. Из дому позвонил, поинтересовался, поступил ли официальный материал. Узнав, что еще не поступил, сказал, что можно будет ждать до часа ночи, ну для перестраховки — до часа тридцати, и, если не поступит, можно будет ставить что-нибудь из загона. Панаит пощупал карман. Там лежал «загон» — два тетрадных листочка, исписанных карандашом Тудора Аргези. Пошел к цензору. Ион Т. Иля прочитал и, еле сдерживая волнение, поставил свой штамп: «Годен для печати. Цензор И. Т. Иля, штамп 13».
— Только вот что, — сказал он, — здесь сидит в ожидании официального материала немецкий цензор Кеплер. Он читает после меня все материалы, содержащие военную информацию.
— Так этот не содержит никакой военной информации. Не так ли?
Скупой на слова Иля подумал, прочитал еще раз уже утвержденный к печати материал, улыбнулся:
— Да, военных сведений здесь нет. Так и скажем Кеплеру.
Ответственный секретарь редакции газеты «Информация дня» Ион Панаит вспоминал:
«Я намеренно тянул со сдачей этого материала в набор. Знал, что немецкий цензор Кеплер очень любит выпить, и заранее послал сторожа Иона Буйкэ купить еду и крепкую цуйку. В 1 час 30 минут я пошел в наборный цех, а Буйкэ отнес еду и цуйку Кеплеру в кабинет. Через некоторое время я заглянул в комнату Кеплера. Бутылка была пуста. Он, уронив голову на стол, слал. В типографии остались наборщики, хорошо знавшие Аргези и очень любившие его. Они молча, с огромной радостью вмиг набрали «Барона», пристроили в верхнем углу первой полосы клише с надписью «Записки попугая» и обычным изображением Коко, а печатники стали спешно изготовлять тираж — лишь бы успеть до рассвета. В 3 часа 30 минут утра весь тираж был уже отпечатан, и рабочие типографии вынесли все до единого экземляра распространителям. В 6 утра типография была окружена войсками, все редакционные помещения опечатаны».
Рано утром 1 октября 1943 года по шоссе Олтеница мчались три полицейские машины. На полном ходу они свернули в переулок Мэрцишора и въехали во двор Тудора
