Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
Вот что Светлана написала об Андрее Синявском и его жене Маше Розановой в книге «Только один год», когда осознала, что режим, созданный её отцом, подвергся лишь косметическому ремонту:
«Когда я только поступила туда [Институт мировой литературы. – Р.Г.] в 1956 году, Андрей, немного старше меня, тоже выпускник университета, уже был известен как один из самых талантливых сотрудников Отдела советской литературы. Он писал о Горьком, о Багрицком, о Хлебникове, о поэзии военных лет, о поэзии первых лет революции.
У него выразительное лицо с крупными чертами, которые не назовёшь красивыми, да ещё окладистая борода – настоящий деревенский мужик. Но лоб умный, глаза мягкие, и мысль играет на этом лице, прекрасном, одухотворённом.
Он отпустил бороду после того, как стал каждое лето ездить на север, где он и Маша проводили отпуск, спускаясь на лодке в далёкие деревни с рюкзаком на плечах…
<…> Они фотографировали деревянную архитектуру, собирали крестьянские костюмы и вышивки, утварь – всё, что дарил этот край, сохранивший до сих пор быт, обычаи и кустарное искусство северной Руси. Андрей и Маша – настоящие знатоки русской старины, их дом полон оригинальных северных изделий из дерева, кости, берёсты. Там они собирали и старые иконы, а Маша реставрировала их. Оттуда же привезли старые церковные книги на древнеславянском. Их комнату украшает большая, 16-го века, икона Егория (Георгия Победоносца) на коне, расчищенная и приведённая в порядок Машей. Икона была взята на выставку Северного Письма в Третьяковской Галерее. А нашли они её заброшенную в чьём-то сарае, просто валялась замалёванная краской доска.
Маша – искусствовед, специалист по древнерусскому искусству. Работу ей найти нелегко, и, кроме того, характер Маши не позволяет приспосабливаться к официальной точке зрения, а без этого работу не получишь. Поэтому Маша делает эскизы для молодых художников, восстанавливающих древнерусское кустарное ремесло в маленьких мастерских. Они работают по кости, дереву, металлу, делают украшения, бусы, серьги, браслеты по северным русским мотивам.
Андрею перешло от его матери сильное религиозное чувство. В нём эта врожденная, чистая, поэтическая религиозность уживается вместе с острым критическим умом, беспощадно анализирующим всё – ремесло поэта, нюансы слова и собственные его чувства и переживания…
<…> Но как остро чувствует он прекрасное! Поэтический анализ стихов Пастернака, Ахматовой, Багрицкого изящен и убедителен. В стихах молодых поэтов Синявский сразу же улавливает их обещающие качества и досадные слабости. Никто не проник так глубоко в двойственное творчество Евтушенко. Его насмешка язвительна: он доказал в пять минут, что поэт Анатолий Софронов, в общем, и не поэт… Этого Андрею не могли и не могут простить “известные” советские писатели.
Об Ахматовой Андрей пишет вдохновенно. Он точно находит и показывает социальное значение стихов глубоко интимных. Как великолепно “объясняет” он Пастернака, какими значительными становятся лист смородины, дождь, гроза, интерьер. Как остро и чутко понял он Исаака Бабеля, художника гротескного, насмешливого и печального.
Андрей Синявский не только критик, но и талантливый писатель. Его любимый способ выражения – сатира, гротеск. В романе “Любимов” советская провинциальная жизнь предстала перед читателем в гиперболах, как у Салтыкова-Щедрина и Гоголя. Это одновременно “История города Глупова” и “Мёртвые души”, увиденные в истории маленького советского городка.
Повесть “Суд идёт”, написанная в 1956 году, странно предвосхитила неминуемый арест самого Андрея Синявского десять лет спустя, хотя в ней говорится о прошлых событиях, которые не должны были бы повториться снова в СССР… Но они повторились.
И все эти описанные острым пером следователи, чекисты, доносчики и шпики опять поднялись на поверхность общества, окружив тесным кольцом человека, которому остаётся только дорога в тюрьму. Вина у него одна – он писатель…
<…> На суде приводили “цитаты” вместо улик – что ни образ, то жуткий шарж… На этом суд построил обвинение и вынес приговор: семь лет тюрьмы.
А сам Андрей – тихий, говорит спокойно, его русская речь прекрасна, заслушаешься. Любит Машу, любит сына.
Спокойный, мягкий человек. Чего ему только ни приписали на суде – антисемитизм, порнографию, участие в мифических подпольных организациях! Судья Смирнов у нас в институте в течение двух часов пытался убедить всех, что “тут пахнет эсеровским душком”, но доказать этого ничем не мог, кроме всё тех же гротескных цитат.
Романы, рассказы и повести Синявского в СССР не печатали, потому что сатира на общественную жизнь в СССР недопустима. Михаила Булгакова не печатали двадцать восемь лет. Зощенко был уничтожен официальной критикой. Синявского издали за границей – и тогда он сразу же превратился в “политического преступника”.
Из него сделали на суде политического преступника, а его шаржи испугали партийных деятелей института, где он работал, больше, чем водородная бомба, потому что в России веками боялись правдивого слова.
Писатель только смеялся, издевался, гиперболизировал тупое и глупое, но нигде ни разу не призывал к свержению советского строя. Тем не менее суд обвинил автора в “антисоветской деятельности” и приговорил его к семи годам работы в лагерях. То же самое произошло с его другом, Юлием Даниэлем.
Ты вернёшься домой, к сыну и к друзьям, Андрюша, а на твоё место в лагерном бараке отправятся те, кто осудил и приговорил тебя. Ведь не раз уже это бывало в истории России, которая так напоминает печальный и жуткий гротеск».
…Совместная работа их сдружила. Андрей жил в коммунальной квартире, в невыносимых условиях, возможности уединиться для творчества у него не было. Жена соорудила ему в полуподвале кабинет, в котором он по ночам трудился. Иногда, убегая от шума коммунальной квартиры, он заходил к Светлане в гости на чашку кофе, глядел из кухонного окна на чудом сохранившуюся белую церковку XVI века, приютившуюся во дворе, и мечтательно говорил: «Как тихо у вас дома! Как хорошо! И дети тихие, приятно с ними». Он чувствовал себя комфортно в гостях у Светланы, и в один из визитов ЭТО произошло. Любовь пришла неожиданно.
«Секс – это ещё не повод для знакомства», – говорят бывалые люди. «Секс – это стакан воды», – в разных интерпретациях произносили Коллонтай и её подруги.
Светлана по наивности так не думала и, несмотря на прекрасные отношения с его женой Машей Розановой, решилась на безумный поступок, который в истории с Каплером однажды уже совершила, – отважилась открыть забрало и, ничего не скрывая, не интригуя, заявить сопернице о своих правах. Воспитанная на художественной литературе, она так и не поняла мужскую психологию: секс – это не высшее проявление любви, а олимпийские игры, в которых побеждать не
