Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
Чем закончился их роман, в интервью Татьяне Чебровой, опубликованном 7 октября 2009 года в газете «Бульвар Гордона», рассказала Мария Розанова, к тому времени уже вдова Андрея Синявского, умершего в Париже 25 февраля 1997-го.
«Розанова. Сначала она несколько раз приходила к нам просто так – как сослуживица Андрея Донатовича. Половина сектора советской литературы у нас бывала: мы обитали по соседству с ИМЛИ, и обычно по средам после заседания сектора несколько человек отправлялись к нам ужинать.
Однажды мы с Синявским ужинали у его коллеги, соавтора и тёзки Андрея Меньшутина, который, как и мы, жил в коммунальной квартире недалеко от нас. Вдруг раздались три звонка в дверь – Аллилуева.
У Меньшутиных была очень маленькая комната, мы с Лидой начали суетиться, пристраивая у стола ещё один стул, но Светлана заявила: “Садиться не буду. Андрей, я пришла за тобой. Сейчас ты уйдёшь со мной”. Я спросила: “Светлана, а как же я?” Аллилуева мне сказала: “Маша, вы увели Андрея у жены, а сейчас я увожу его от вас”.
Чеброва. Что в это время делал Андрей Донатович?
Розанова. Сидел с отвисшей челюстью. Я сказала: “Андрей, не кажется ли тебе, что, изучая историю СССР, ты зашёл слишком далеко?” Светлана рванулась и выбежала из комнаты.
Чеброва. Не поверю, что хотя бы из любопытства вы не уточнили, что было между вашим мужем и дочерью Сталина…
Розанова. Конечно, я спросила его об этом между прочим. Да, трахнул он её однажды, ну и что? Это не повод для знакомства, если цитировать известный анекдот. Как шутил Синявский: “Если я еду в одном купе с дамой, должен же я ей предложить как вежливый человек…” Не это главное. Людей не трахание соединяет…»
Светлана отнеслась серьёзно к «поездке в одном купе» с Синявским, с которым проработала не один год, и его захаживания на чашечку кофе, однажды закончившиеся постелью, восприняла как проявление любви. А многоопытная Розанова оценила это иначе: «Аллилуева всё-таки немножечко была сексуальной психопаткой», – сказала она интервьюеру. Могла бы добавить: «Брала бы пример с меня». Маша несколько лет, пока Андрей был женат, поджидала его в кустах и любила урывками, держа в уме цветаевские строки: «Само – что дерево трясти! В срок яблоко спадает спелое», – терпеливо ждала, пока он сам припадёт её к ногам с двумя чемоданами.
А Светлана не по правилам захотела жить, не многолетней тайной любовью (как герои «Зимней вишни» или «Осеннего марафона»), а сразу. А за то, что действовала не по правилам и не украдкой, как Маша Розанова, расплачивалась унижением и насмешками. Светлана очень тепло написала об Андрее и Маше в книге «Только один год», изданной в США в 1969 году, а ещё раньше, в 1967-м, в эссе «Борису Леонидовичу Пастернаку». Синявский в это время находился в ссылке. Её книга, переведенная на все европейские языки и изданная миллионными тиражами, способствовала созданию международного движения в защиту арестованных писателей и борьбе за их освобождение.
Через полвека, в 2011-м, на «Радио Свобода» обиженная Мария Розанова продолжила сводить счёты[85]. Отчасти её можно понять, но месть захлестнула разум – делала она это грязновато.
Первый диссидентский поступок
Синявский, не имея возможности публиковаться на Родине – цензура выбраковывала всё, что не соответствовало соцреализму, – передал на Запад свои произведения. Во Франции под псевдонимом Абрам Терц он опубликовал роман «Суд идёт» (1959), «Фантастические повести» (1961), повесть «Любимов» (1963). В США – «Мысли врасплох» (1966). Даниэль под псевдонимом Николай Аржак опубликовал в США повести «Говорит Москва» (1962), «Искупление» (1964) и рассказы «Руки», «Человек из МИНАПа» (1963).
КГБ долго искало загадочных Терца и Аржака. Арестованы они были лишь осенью 1965-го. В феврале 1966-го Верховный Суд СССР (более значимых дел для Верховного Суда не нашлось) осудил писателей по 70-й статье УК РСФСР «антисоветская агитация и пропаганда»: Даниэля на 5, а Синявского на 7 лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима. Верховный Суд подтвердил слова Джорджа Оруэлла, писавшего о любом режиме с гласной или негласной цензурой печатного слова: «Во времена всеобщей лжи говорить правду – это экстремизм».
Светлана, когда проходил суд, жила в гражданском браке с Браджешем Сингхом, членом ЦК КП Индии, несмотря на его политическую благонадёжность, советское правительство не давало согласия на брак, опасаясь, что она легально выедет за границу. Через четыре года Светлана написала в книге «Только один год»: «Когда я рассказывала ему о собраниях, проходивших у нас в Институте мировой литературы, где до суда присутствующие обязаны были осудить, приговорить своего бывшего сотрудника Андрея Синявского, ещё не признавшего своей вины, где, по указу партийного начальства, фактически предрешался исход судебного дела, Сингх только разводил руками и печально качал головой».
Героями не рождаются – у обычных людей в минуту опасности срабатывает инстинкт самосохранения, и они не бросаются грудью на амбразуру и ради родных и близких по мере возможности идут на разумные компромиссы, о которых Галич вспоминал с горечью: «И не веря ни сердцу, ни разуму, / Для надёжности спрятав глаза, / Сколько раз мы молчали по-разному, / Но не против, конечно, а за!»[86]
Когда на заседании партийного бюро ИМЛИ от каждого члена бюро потребовали осудить бывших сослуживцев, Светлана, надеясь, что дело закончится условным приговором, сделала вынужденное заявление: «События с Синявским все восприняли трагически. Он нам наплевал в лицо <…> Это удивительно, чтобы человек был столь отвратительным двурушником. Я тоже не читала его произведений, но знаю со слов тех, кто читал»[87].
Преднамеренно – Светлана была умной женщиной – на партбюро прозвучало издевательство над здравым смыслом: «Я осуждаю то, чего в глаза не видела». Но не помогла и эта подачка властям. А ведь думала, что, как с Пастернаком, всё обойдётся. Пастернака за публикацию на Западе «Доктора Живаго» клеймили на партийных собраниях и в центральной печати, заставили отказаться от Нобелевской премии и исключили из Союза писателей, но не арестовали, а когда он умер – «даже киевские “письмэнники” на поминки его поспели!» – пел Галич. – «Как гордимся мы, современники, что он умер в своей постели»[88]. Символично, что крышку гроба на похоронах Пастернака несли Синявский и Даниэль…
Пастернак покаялся (его никто за это не осуждает, как и не осуждает за малодушие, проявленное в разговоре со Сталиным, когда от его ответа, возможно, зависела судьба Мандельштама), но Синявский и Даниэль оказались мужественнее и отказались пойти
