Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
Из текста пьесы 1931 г., подготовленной Ивановым к изданию в первом собрании сочинений, видно, что в основе первого отрывка лежит знаменитая сцена «распропагандирования» американского солдата, а во втором – не менее известный эпизод с рельсами, на которые ложится китаец Син-Бин-У, чтобы остановить белый бронепоезд. В них была «политика», и это главное. Вслед за американцем, совершившим настоящий подвиг понимания далеких от него людей и слов (Ленин, республика, пролетариат), приходит черед китайца, Син-Бин-У, и его подвига во имя «класна республика». Осталось только лечь на рельсы, чего не смог сделать никто из крестьян. Для них земля, тяга к ней сильнее. Коммунистическая революция для мужицкого ума еще абстрактна, он еще только учится выговаривать ее слова. Таким же, как этот китаец, терять уже нечего, смерть его закономерна.
Так уже в этих «политических» сценах будущей пьесы заложены противоречия между двумя образами мышления, поведения – мирного труда, домашнего очага и революции, ломающей привычный уклад жизни, воевать за которую, за ее малопонятные идеалы «пролетариата» и «республики», крестьянам трудно. И самому Иванову трудно перекинуть мостик от изображения и описания знакомой ему деревенской или полудеревенской, уездной жизни к революционным битвам, схватке «двух миров», лозунгам и речам. Образ бронепоезда, толстой броней изолированного от внешнего мира, от реальности (обитатели бронепоезда живут иллюзиями, лирикой души, переходящей в бред), наглядно показывал, что победа красных была предопределена. Таежным партизанам и городским большевикам оставалось только взять то, что им самим шло в руки. «Белая» тема – тема крушения колчаковской армии и всей России – становилась ведущей при создании «Бронепоезда»-повести, о чем говорит фигура солдата «в голубых обмотках». Именно им, словами о чувстве непонятного стыда, как мы помним, заканчивалась повесть. И вот теперь, в пьесе, этого американца, пойманного в тайге, не нужно было стыдиться – им нужно было гордиться.
Иванов все же писал пьесу юбилейную, пропагандистскую. Метафоры, образы и прочая орнаментика здесь уже не сработают. И председатель ревкома Пеклеванов героизируется (в повести он остается жив, а вот в пьесе – гибнет), чтобы увенчать победу большевиков, поднять ее на уровень большой драмы, трагедии. В поздних вариантах «Бронепоезда» идейный большевик Пеклеванов и вовсе становится знаменем победы, увековечивая ее, подчеркивая, что она не случайна, а навсегда. Вершинин в финале переделанной позже пьесы говорит: «Илью Герасимовича – на бронепоезд! Перед собой его на руках понесем, как знамя наше боевое». В пьесе 1931 г. все гораздо менее пафосно. Тот же Вершинин будничным языком говорит умершему большевику: «Идем, Илья Герасимович, в мой вагон, во-о. Генералы-то перед нами побегут». И авторская ремарка такая же, беспафосная: «Марш. Труп Пеклеванова несут к бронепоезду. Прожектор. Рев гудка. Бронепоезд уходит». Здесь мотив отождествления Пеклеванова и бронепоезда, как это присутствует в позднем варианте, еще не так ярко выражен, но тенденция уже налицо.
Свое «булгаковство» Иванов должен был сдерживать. Хотя и не стал преодолевать очевидное влияние Булгакова, которого уважал не менее Раскольникова. И потому начал пьесу с белого Незеласова, еще домашнего, в окружении матери, невесты, ее брата, «дальнего родственника». Он поставил свой бронепоезд на прикол и не хочет воевать ради вздорного генерала Спасского, японцев или американцев; и едет в тайгу, поссорившись со своей невестой Варей, презирая ее мещанские запросы. Рыбак, живущий еще «крестьянской жизнью», Вершинин соглашается на предложение «председателя ревкома города N» Пеклеванова выступить против добровольческих частей, подавляющих крестьянские восстания после известия о сожжении села и гибели его малых детей. Ведь под его, Вершинина, «влиянием находится огромный Лбищенский уезд», напоминает Знобов. Смысл затеянной войны, национально-освободительной с японцами и гражданской с белыми, крестьяне понимают только как войну за землю. И потому символично, что пьесу первой редакции 1927–1931 гг. завершал «Эпилог» с крестьянской избой. Там героического Вершинина встречает его друг Михаил Михайлович, приезжают его родители, хозяйствует его жена Настасьюшка. И потому отец Вершинина Егор Иванович говорит: «Землю-то, главное, не давай генералам и японцам!..» А Иванов удивлялся в письме Горькому, сообщая о запрете «Бронепоезда» Главреперткомом: «Запретил как недостаточно революционную, что им еще революционнее может быть – бог их знает» (6 сентября 1927 г.). Хотя достаточно было в конце пьесы прочитать о выносимом к бронепоезду «трупе Пеклеванова» и ее «крестьянский» эпилог с одной только частнособственнической заботой о земле. И ничего о роли партии, здравиц в ее честь, лозунгов и т. п. Лишь в поздних вариантах пьесы появились «лозунговые» места и целые речи Пеклеванова и Знобова: «Мир – великий мир труда и социализма – придет через большие битвы… Здесь очень многому надо научиться», – говорит Пеклеванов. «Товарищи! Революционный вам пламенный привет (…) от штаба восстания в городе (…). Оно будет сокрушительным для интервентов и для таких мерзавцев, которые им продались», – говорит Знобов и т. п. Тогда, летом 1927 г., пришел на помощь режиссер И. Судаков, взявший книгу Иванова «Партизанские повести» и выписавший оттуда нужные места. «Слова, выражающие руководящую роль партии в партизанском движении, были найдены мною у самого Всеволода Иванова», – вспоминал он. «Всеволод Вячеславович по приезде одобрил меня и выправил вставленный мною текст в сцену на колокольне». А потом, продолжает режиссер, Иванов «как-то странно улыбался на репетиции – будто не узнавал собственное произведение». Или, уточнял И. Судаков, «не верил, что из наших усилий получится что-нибудь путное. Он считал материал пьесы несценичным» и «страдал “Бронепоездом”», опасаясь, «чтоб это не было настолько патриотично и фальшиво, что через год и смотреть будет невозможно», писал он Горькому (28 октября 1927 г.).
Кроме «Бронепоезда» по мотивам собственной повести, у него были другие, самодостаточные пьесы. Одну из них Иванов написал или начал писать, скорее всего, в том же 1927 г., так как речь в ней идет о «заграничном костюме», который герой пьесы по фамилии Путеев должен иметь для поездки в Дрезден. Отсюда и название пьесы – «Синий в полоску» – и все ее комические события
