Виктория Федорова - Дочь адмирала
По дороге домой я не могла сдержать возмущения.
— Зачем ты швырнул бутылку? Что взбрело тебе в голову?
Он поднял на меня глаза, ничего не ответив. Но этот случай стал началом многочисленных странных, совершенно необъяснимых поступков. Я чувствовала, что этот человек, которого я называла своим мужем, но воспринимала как какого-то непонятного мне ребенка, в полном смысле слова отталкивает меня от себя.
Я пришла к выводу, что подобные приступы необузданной ярости случаются всякий раз, стоит мне поговорить подольше с кем-нибудь из наших друзей-мужчин. Однажды я спросила Ираклия, не ревность ли заставляет его выставлять себя на всеобщее посмешище. Он не ответил.
Конечно же, я ни словом не обмолвилась об этом мамуле. Уж очень не хотелось еще раз выслушивать то, что она думает о грузинах.
Мы были женаты уже около полугода, когда Ираклий выкинул очередной фортель. Произошло это у нас дома, когда в гости к нам пришли наши сокурсники. Мамули не было, она уехала из Москвы куда-то на съемки. На столе стояли бутылки с вином и водкой, все предвещало приятный вечер. Если бы не поведение Ираклия. Чем дальше, тем он все больше мрачнел. Наконец я не выдержала, подошла к нему и тихонько, чтобы никто не слышал, спросила:
— Что с тобой? У нас же гости. Почему ты держишься особняком?
Он бросил на меня обиженный взгляд.
— По-моему, я тебе не нужен. Тебе приятней общество наших друзей, чем мое.
Мне до чертиков надоела его ребяческая обидчивость.
— Если все дело в этом, то почему бы тебе не пойти туда, где ты чувствуешь себя нужным?
Он коротко кивнул, всем своим видом показывая: «Ты еще пожалеешь!» — и вышел в соседнюю, мамулину, комнату. Я вернулась к гостям, исполненная решимости не допустить, чтобы Ираклий испортил своими детскими выходками еще один вечер.
Минут через пятнадцать в мамулину комнату зашел один из гостей.
— Вика! — крикнул он мне.
Я вбежала в комнату. Ираклий сидел на мамулиной кровати. На полу валялась опасная бритва. С обоих запястий в коробку из-под обуви, которую он поставил между ног, капала кровь. Когда я окликнула его, он взглянул на меня тусклым безжизненным взглядом.
Я отвезла его в больницу, где ему наложили швы на запястья. Порезы оказались не очень глубокими. На вопрос, почему он решился на этот ужасный поступок, он ответил:
— Сама знаешь.
И это все, что мне удалось от него добиться.
Когда об этом узнала мамуля, она объявила его сумасшедшим.
Спустя три месяца все повторилось. На этот раз он разрезал вены на внешней стороне запястий. И снова проделал это у нас дома, чтобы я могла вовремя его обнаружить. Снова ему наложили в больнице швы, и мы вместе отправились домой.
— По их словам, Ираклий, порезы не очень глубокие. Объясни мне, почему? Потому, что на самом деле ты вовсе не хочешь кончать жизнь самоубийством, да? Потому, что ты делаешь это только для того, чтобы я видела, как ты истекаешь кровью, тем самым наказывая меня?
Ответа не последовало.
— Это не брак, Ираклий, — продолжала я. — И мы оба понимаем это. Если ты так несчастлив со мной, что хватаешься за бритву, то стоит ли нам оставаться вместе?
Он посмотрел на меня.
— Я очень люблю тебя, Вика.
— Какая же это любовь, если ты не можешь обойтись без бритвы?
Он обещал, что подобное больше не повторится, и сдержал обещание. Но нашему браку пришел конец. Я понимала это — думаю, что и он тоже. И все же мы продолжали жить вместе еще чуть больше года.
Каждый вечер повторялось одно и то же. Как только мы приходили из института, мамуля уходила в свою комнату, а мы в свою. Мы почти не разговаривали. Наконец я не выдержала, наше молчание доконало меня. Однажды вечером я взорвалась:
— Сколько еще может продолжаться это безумие?
— Мы же женаты, — ответил он.
— Нет! — крикнула я. — Нас соединяет только бумажка, больше ничего.
— Ты считаешь, что виноват я?
— Какая разница, кто виноват? Разве нас что-нибудь связывает? Ничего нас не связывает. Мы только портим друг другу жизнь. Мы совсем разные.
Он встал и надел пальто.
— Если мы разные, я ухожу.
Я преградила ему путь.
— Почему ты не хочешь остаться и поговорить? Вместо этого ты убегаешь! Либо убегаешь, либо режешь вены, либо бьешь бутылки — только бы уйти от реальности!
Он направился к двери, но тут в комнату вошла мамуля.
— Прекратите, пожалуйста! Вас же на весь дом слышно!
— Слышно? — крикнула я. — Что слышно? Что мой муж уходит, вот и все, что слышно! — Я посмотрела на Ираклия. — Хочешь уйти — уходи!
Прежде чем мы с мамулей поняли, что происходит, Ираклий кинулся через всю комнату к окну и разбил головой стекло. Я закричала. Мы жили на восьмом этаже. К счастью, у него были очень широкие плечи, он не смог протиснуться в узкое окно и застрял в раме.
Мы втащили его обратно в комнату. Все лицо было в крови, но каким-то чудом он отделался сравнительно легко. Из порезов только один был глубокий, остальные помельче.
Мы вытерли с его лица кровь, а позже, когда немного пришли в себя, я спросила:
— Какой смысл продолжать все это, Ираклий?
— Да, ты права, Вика, — ответил он.
Мы расстались, и в 1969 году я пришла в тот же самый загс, где мы регистрировали наш брак, чтобы подать заявление на развод.
Второго своего мужа, Сергея, я встретила, еще будучи замужем за Ираклием, хотя, конечно же, и не подозревала тогда, что он станет моим мужем. Что самое удивительное, он вошел в мою жизнь из прошлого моей матери.
Мамуля и мать Сергея Надя вместе учились в институте. Но из Нади актрисы не вышло. Поняв, что ей не хватает для этого таланта, она поступила на юридический факультет и стала адвокатом. С отцом Сергея она разошлась вскоре после рождения сына.
Спустя много лет ей понравился один из фильмов, где я играла. Увидев в титрах мою фамилию, она вспомнила свою подругу Зою, и ее осенило, что я могу быть ее дочерью. Недолго думая, она позвонила мамуле, их дружба возобновилась, а я познакомилась с Сергеем.
Надя знала о моих ссорах с Ираклием. Если не ошибаюсь, во время одной из них она даже была у нас дома. Как бы то ни было, она узнала, что наш брак распался, и, наверно, уже тогда выбрала меня для своего сына. Ума не приложу, отчего ей взбрело это в голову, поскольку она оказалась типичной матерью-собственницей, которая меньше всего хотела расставаться со своим единственным сыночком.
Сергею было двадцать девять лет, он был светловолосый, голубоглазый, с фигурой американского футболиста. Архитектор по профессии, он принадлежал к совсем другому, чем мой, миру. Этот мир, столь непохожий на эмоциональный мир актеров, отличал спокойный, деловой подход ко всему. Наверное, в какой-то мере именно это и привлекло меня к нему — контраст между ним и Ираклием.
