Александр Островский - Владимир Яковлевич Лакшин
Отдавая пьесу журналу, Островский впадает в какой-то жалостливый, просительный тон, будто на чужое покушается, – уж так выдрессировал своих сотрудников Погодин. А между тем напечатанная в февральской книжке журнала комедия снова ставит «Москвитянина» в центр внимания, бурных обсуждений и живой полемики.
Кто, разумеется, в настоящем восторге от «Бедной невесты» и с трудом выслушивает какие-либо упреки ей, так это молодые друзья драматурга, и прежде всего Аполлон Григорьев. Он воспринял комедию как манифест нового литературного направления и готов стать отныне его преданным оруженосцем. Он усматривает в пьесе Островского «целые миры», восхищается широтой его замысла. Ему по душе полемика Островского с «разочарованным» книжным героем, он говорит о «правильном, то есть комическом отношении» к мелочности и слабости «лишнего человека»[240]. Ап. Григорьев восхищается тем, что Марья Андреевна не выглядит в пьесе протестанткой или жертвой обстоятельств, что она соглашается идти под венец с Беневоленским: тут торжествует в его глазах идея долга, терпения и смирения в браке.
Критикам, которые упрекали Островского за отсутствие в его новой комедии собранности, драматизма, указывали на некоторую рыхлость композиции. Ап. Григорьев отвечает, оправдывая автора широтою его задачи, хотя сам пишет об этой задаче смутно, многословно, будто не находя ей единственно верных определений. Он хвалит Островского за поиски положительного народного содержания, в сущности, за отсутствие в пьесе резкой «обличительной» тенденции.
Впервые, пока еще вскользь, говорит он и о «новом слове», явившемся в сочинениях драматурга.
Что это за «новое слово»? Как его определить? Как понять? Сказать на этот счет что-либо более внятное Ап. Григорьев пока затрудняется, но это не охлаждает его восторгов.
Работая над годовым обзором русской литературы 1852 года и, конечно же, выделяя «Бедную невесту» как лучшее сочинение года, Григорьев пишет Погодину: «Я чувствую, что обязуюсь перед публикою ответить… за каждое убеждение, что сам разрываю здесь все прежние связи и отношения, что, одним словом, прямо перехожу на ту сторону, к которой влекли меня давно стремления сердца. Вам я скажу откровенно, что каждая страница стоит мне самых мучительных процессов»[241].
А когда Погодин засомневался, не слишком ли разохотились приятели Островского захваливать в журнале комедию своего друга, Григорьев темпераментно ответил ему: «Всякий из нас в нашем же журнале скажет свое слово о “Бедной невесте”, т. е. каждый со своей точки зрения поклонится ей, как гениальному созданию мастера. Раз напечатанная, она перестает быть достоянием партии. Что же за смешная щепетильность? – Или потому не сметь признавать произведений Островского последним словом литературы в настоящую минуту, что автор ее – Островский, а мы – его друзья и поклонники его гения? – или еще потому, что оно напечатано в нашем журнале? Нет!»[242]
Вслед за Григорьевым бурно одобрило «Бедную невесту» и все ближайшее литературное окружение Островского.
«Все выведенные им типы мне снятся каждую ночь, – признавался Писемский. – Беневоленского я выучил наизусть и недурно играю»[243]. Когда некий литератор Арнольди посмел однажды непочтительно отозваться о новой комедии Островского, его репутация в глазах Писемского мгновенно пала. «Из разговоров с ним я заметил, – писал Писемский Погодину, – что он в грош не ставит “Бедной невесты” Островского, следовательно, не наших литературных убеждений»[244].
Комедия была лакмусовой бумажкой для определения литературных симпатий, деления на «наших» и «не наших». Островский против своей воли становился предметом раздора московских «русофилов» и петербургских либералов-западников.
Сам драматург отнюдь не стремился к разжиганию кружковых страстей, и это видно по тому, как охотно принял он предложение прочитать свою пьесу в «западнических» салонах. «Бедная невеста» была читана у графини Салиас, в ее доме на Швивой (или, как ее еще называли, Вшивой) горке, расположенном в десяти минутах ходьбы – только перейти мост через Яузу – от николоворобинского домишки Островского. Отправляясь с рукописью в кармане к своей недальней соседке, драматург мог быть уверен, что найдет у нее в гостях либеральных профессоров, молодых вольнодумцев, всех тех, кого поэт Щербина окрестил едким прозвищем «монтаньяры Вшивой горки».
Непосредственное впечатление, произведенное комедией на Галахова, Кудрявцева, Феоктистова и других молодых «западников», было, по-видимому, сильным. Сразу же по прочтении, что называется сосвежа, Феоктистов высказался в письме к Тургеневу так: «Комедия эта одно из оригинальнейших явлений в нашей литературе, в которой, по моему мнению, никогда еще не было ничего в этом роде»[245].
Но удивительно странна порой в литературном быту жизнь иных репутаций и оценок. Как рождается, из чего складывается «общественное мнение» о пьесе? Дуновение чужих мнений обладает непостижимым влиянием. Диковинно, как легко отказываются люди от своих первоначальных, свежих и непосредственных впечатлений, когда услышат за спиной суд какого-нибудь признанного аристарха.
Таким аристархом в кружке московских западников был Василий Петрович Боткин. Тонкий эпикуреец с ранней лысиной, человек, пристрастившийся к чтению в амбаре своего отца – торговца чаем, и словно стремившийся всю жизнь перечеркнуть утонченностью своего эстетизма грубость наследной среды и незнатность происхождения, Боткин разрешал себе гипнотически действующую непреложность в мнениях и оценках. Этот изящный эгоист, гастроном и капризник был и в самом деле человеком чутким к искусству, но если что-либо имело несчастье ему не понравиться, он давал волю своей раздражительности.
Надо думать, в «Бедной невесте» его особенно задело ироническое отношение к разочарованным «лишним людям», героям 40-х годов, с которыми он и сам чувствовал некоторое родство. Его рассердила замоскворецкая карикатура на Печорина и Тамарина в лице Мерича.
Боткин заспорил со «своими», с Кудрявцевым, с Галаховым, находившими вначале «Бедную невесту» «превосходным произведением, очень трогательным», и переспорил их. В запальчивости Боткин находил, что в комедии «нет и тени веселости и ни капли поэзии», утверждал, что автору чужды «фантазия и поэзия», что он способен лишь копировать действительность. Он делал исключение, правда, для Беневоленского как лучшего лица в комедии, говорил, что пьеса «очень умно задумана», но не удалась в исполнении: «…мы узнаем талантливого автора “Свои люди – сочтемся” – но относительно его первой комедии – мы узнаем его здесь, как солнце в луже»[246].
Все
