Александр Островский - Владимир Яковлевич Лакшин
К этому надо прибавить и еще одно не безразличное для биографии драматурга обстоятельство: на одной из сестер Корш, Любови Федоровне, был женат профессор Никита Иванович Крылов, тот самый, из-за которого Островский вынужден был покинуть университет.
Хорошо знавший семью Корш историк С. Соловьев писал в своих записках: «Между Вулканом и Венерой, конечно, не было большей противоположности, чем у Крылова с его супругою: она, как я уже сказал, прехорошенькая, даже красавица, с глазами восхитительными, он – маленький человечек, с самыми неприятными, отталкивающими чертами лица, с глазами, обыкновенно имеющими какое-то ядовитое, хищное выражение. Но одно наружное безобразие – это бы еще ничего, иногда женщины не обращают на него внимания; но Крылов опять вследствие отсутствия всякого нравственного начала, несмотря на свой ум и на то гуманное общество, в котором находился, не сумел стереть в себе нисколько деревенской и семинарской грязи, являлся олицетворенною грубостью, грязью, особенно там, где ему не нужно было себя сдерживать внешними отношениями, т. е. дома, когда он был в халате – внутреннего же стыда перед женою, как перед женщиною, он не знал; ласки его были возмутительны, а когда он был не в духе, то цинизм в присутствии жены доходил до невообразимой степени – он не удерживался от площадной брани, от самых неделикатных упреков»[230].
Говорили, что Крылов в пьяном виде дрался с женой и таскал ее по улице за косу. Наконец, терпение молодой женщины лопнуло, с помощью брата Валентина она бежала от него и рассказала друзьям о его поведении и о том, что он берет взятки в университете. (Островский мог бы, по-видимому, прибавить кое-что к этому рассказу.) Когда на факультете было доказано, что Крылов, поставивший единицу студенту второго курса Устинову, согласился перевести его за деньги, Грановский, Редкин и Кавелин потребовали немедленного увольнения Крылова. Начальство замешкалось, и профессора-западники сами подали в отставку. Этот университетский инцидент наделал в Москве много шума. Вспомним теперь героя Островского – немолодого, но состоятельного чиновника Беневоленского, с которым вынуждена связать свою судьбу «бедная невеста». Вспомним его душевную грубость, пристрастие к выпивке, безусловно предпочитаемой опере «Роберт-дьявол», его несложный способ ухаживания («Какие вы конфекты любите?»), наконец, его пристрастие к «подаркам» от клиентов, которыми он даже хвалится: лошадка пристяжная у него «не купленная» и золотая табакерка в руках, потому что «хороший человек набежал». Представим себе все это, и явственные нити протянутся от этого образа к профессору Крылову с его взяточничеством, запоями и семинарской грубостью.
Но есть в творческой истории «Бедной невесты» еще одна нераскрытая тайна. С семьей Корш была крепчайше связана и судьба Аполлона Григорьева. В 1844 году он бежал в Петербург от несчастной любви к Антонине Корш, а вернувшись в Москву, женился на ее сестре Лидии. Этот брак был, по-видимому, неудачен. Скорее всего, Григорьев женился, как говорят французы, par depit, с досады и очертя голову – как он все делал, но жены своей не любил и, прежде чем к нему пришло новое сильное увлечение Леонидой Визард, с романтическим томлением вспоминал о своей первой неразделенной любви. Антонина Корш вышла замуж за молодого историка Кавелина. Но Григорьев долго не мог забыть ее, ища милые ему черты «Нины» в лице ее сестры, на свою беду согласившейся стать его женой.
На одной из страниц черновой рукописи «Бедной невесты» есть рисованный карандашом – и довольно искусно – портрет молодой женщины. Обычно этот рисунок приписывают Островскому – и напрасно. В его рукописях такое изображение – редчайшее исключение, и у нас вообще нет оснований утверждать, что Островский рисовал. Любопытно, однако, что черты женщины в широкополой шляпе с пером (не маскарадный ли костюм?) и с витой пахитоской во рту напоминают известные нам портреты Антонины Корш-Кавелиной. Под рисунком замаранная карандашом подпись: «Не похожа». Значит, изображение имело в виду какое-то определенное лицо – и, хотя утверждать это с безусловностью было бы неосторожно, можно думать, что перед нами лицо одной из сестер Корш, скорее всего Антонины. Кстати, и пахитоска эта характерна для женщин определенного круга: жена Григорьева Лидия Корш погибла несколько лет спустя, заснув с горящей пахитоской в руке. Здесь же, заодно, изображен в итальянской шапке Мазаниелло – вождь восставших рыбаков. Мазаниелло был героем известной оперы Обера «Фенелла, или Немая из Портичи». На гастролях в Москве в 1843 году ее ставила Петербургская немецкая опера. О «Фенелле» вспоминал Аполлон Григорьев в своем мемуарном очерке «Роберт-дьявол», который начат словами: «Я жил в Москве, я был молод, я был влюблен»[231].
Кто же автор рисунка? Быть может, учитель А. Н. Дьяков, известный как каллиграф и рисовальщик пером, быть может, Н. А. Рамазанов или еще кто-то из знакомых художников, – набросок выдает уверенную, профессиональную руку. Рисунок на сдвоенном листе сделан до того, как послужил Островскому для черновика его пьесы, строки не налезают на портрет, а обходят его. Но бумага – та же, на которой обычно писал Островский. Легко вообразить себе такую картину: он читает написанные им прежде сцены «Бедной невесты» кому-то из своих приятелей, а тот в это время рисует, приладившись сбоку у стола, на бумаге, взятой из стопы. Рисунок показался неудачным («Не похожа»), и Островский использовал этот лист для черновика.
Все это не более чем предположение. Существеннее то, что история несчастной, неразделенной любви, намеченная в «Бедной невесте», в отношениях Хорькова с Марьей Андреевной, напоминает молодой роман Аполлона Григорьева. Чувствительный, совестливый Хорьков, подобно юному Григорьеву, выйдя кандидатом из университета, не знает, куда приложить свои незаурядные способности, любит девушку из небогатой семьи и, будучи отвержен ею, ищет забвения в вине. Конечно, Хорьков – не портрет Григорьева и иные психологические черты их не сходны, но само драматическое положение могло быть подсказано Островскому среди иных художественных внушений и судьбой его друга.
В том, что Григорьев рассказывал Островскому историю своей молодой любви, нет ничего невероятного. Невероятным было бы, скорее, если бы он, при его душевной распахнутости, не рассказал ему того, что было постоянно ноющей его болью, основой его семейной драмы. Более того, Островский мог быть знаком и с ранним дневником Григорьева – «Листками из рукописи скитающегося софиста», которому автор придал значение и форму литературного произведения.
«Листки из рукописи скитающегося софиста» (1844) могут служить как бы комментарием к некоторым сценам «Бедной невесты». В самом деле, небогатый московский дом со всеми чертами tiers etat, третьего сословия, гостеприимная мать, озабоченная будущим дочерей, женатый
