Александр Архангельский - Александр I

Державное деяние архангелогородского отрока и вечная недвижность скульптурного движения царскосельской статуи,[225] воля и покой, навеки соединяются в пространстве античного ритма, как соединялись они в лицейском проекте Александра Павловича, детально проработанном Сперанским.

Александр въезжает в Польшу верхом, в польском мундире с орденом Белого Орла.

Депутациям западных губерний передана просьба Государя не обращаться с прямыми прошениями о переделе территорий (Вильна, Витебск, Могилев…) в связи с восстановлением Польши в составе России.

Пушкин пишет стихотворение «На возвращение Государя Императора из Парижа в 1815 году».

Подписана Конституционная хартия Царства Польского. Адам Чарторыйский, рассчитывавший получить звание наместника, потрясен известием о том, что должность эту поручено исполнять безногому генералу Зайончеку.

И если бы все пошло по предписанному, лицеисты первого выпуска могли бы встроиться в следующий государев проект — замысел Священного Союза. Они успели бы поучаствовать в запуске его политических механизмов, а затем сыграли бы главную роль в его деятельном поддержании. Став помощниками царя, они составляли бы ноты, вели бы переговоры, внутрироссийскими преобразованиями медленно останавливали бы ход европейской революции, чтобы та «вечно печальна» б сидела, «праздный держа черепок». И в случае успеха вошли бы в историю русской бюрократии и дипломатии как создатели Общеевропейского Молитвенного Дома. Не исключен, правда, и другой вариант: взращенные в идеально[226] устроенном, законодательно расчисленном, дистиллированном лицейском мире, выведенные из зоны притяжения — действительно косных! — традиций и — действительно губительных! — привычек, они утратили бы и свою нечуждость стране, заскользили бы поверх нее, по существу не реформируя ее и не уновляя. (Трудновато исправлять абсолютно чужие, не познанные изнутри, ошибки). И возведенный в воздухе большой политики замок Общеевропейского Дома рухнул бы при первом дуновении российского ветра, погребя под собою и тех, кто строил, и тех, ради кого строили.

Но гадать бесполезно. В цепи произошел сбой; Лицей был создан в одну эпоху, Священный Союз образован в другую. А в промежутке между этими событиями стало окончательно ясно, что большинство лицеистов на государственном поприще не пригодятся.

Мир Лицея был лишен смыслового центра.

Стройная композиция разрушилась. Все, что находилось на периферии этого мира, сразу изменило масштаб. И в первую очередь — новый статус обрело повальное лицейское стихотворчество. Прежде, как в большинстве учебных заведений конца XVIII — начала XIX века, оно было разновидностью словесного музицирования, уместного в перерывах между более важными занятиями. Теперь же оно давало лицеистам возможность весело разыграть отсутствующий в их лицейском бытии смысл. Рукописные журналы имитировали серьезную общественную деятельность — отнюдь не гарантированную лицеистам в их послелицейском будущем. Мелкие лицейские происшествия (кому интересен сюжет о падении студиозуса Кюхельбекера в лужу?), занимая место в рукописной хронике, обретали почти историческую значимость. Распитие гогеля-могеля с ромом, зарифмованное участниками попойки, становилось не просто подростковым хулиганством, но частью шутливой мифологии Лицея:

Товарищ милый, друг прямой,Тряхнем рукою руку,Оставим в чаше круговойПедантам сродну скуку:

Не в первый раз мы вместе пьем,Нередко и бранимся,Но чашу дружества нальем —И тут же помиримся.

Были мифологизированы и сохранившиеся в неприкосновенности «царственные» атрибуты утраченной великой государственной цели.

Разбитый по проекту отца Андрея Сомборского, церковного наставника государя, «прекрасный Царскосельской сад», согласно первоначальному замыслу призван был служить аллегорическим напоминанием о торжестве монаршей государственности во времена Екатерины Великой и воспитующим указанием на имперский образец. Но стараниями лицеистов сад из аллегории торжествующей власти преображался в «царскосельский Эдем»,[227] в таинственное шумнолиственное обиталище Муз:

…И часто я украдкой убегалВ великолепный мрак чужого сада,Под свод искусственный порфирных скал.Там нежила меня теней прохлада;Я предавал мечтам свой юный ум,И праздномыслить было мне отрада.Любил я светлых вод и листьев шум,И белые в тени дерев кумиры,И в ликах их печать недвижных дум.…Все наводило сладкий некий страхМне на сердце; и слезы вдохновенья,При виде их, рождались на глазах.

Имя Лицея утрачивало связь с просветительской идеей педагогической провинции и как бы возвращалось в античный лексикон. Оно аукалось с именем афинских предместий. И по ассоциации с ликейским гимнасионом Аристотеля рифмовалось с Платоновой Академией. Даже название Царского — бывшего Сарского — Села, однажды уже прошедшее ложноэтимологическую обработку, этимологизировалось вторично. Теперь оно напоминало не столько о явной сельской обители русских царей, сколько о скрытом царстве русской Поэзии.

В этом особом царстве действовали свои законы; любовная игра занимала в нем то же место, какое в «настоящей» империи занимала политика; шалостям античных и славянских «культурных» божеств придавалось значение государственных таинств и ритуалов («Хариты, Лель / Тебя венчали»; «Адели», 1822). Позже, когда лицеисты завершат курс наук и разъедутся кто куда, они достроят свой поэтический миф метафорой Царского Села как единственно родного им Отечества и оттенят его образом всего сопредельного мира как вечной чужбины. Ностальгия по этому Отечеству многих из них соединит в незримый, почти мистический и — действительно Священный — Союз.

Обнародован Манифест о Священном Союзе и велено огласить его в церквах. Священный Синод повелевает пастырям заимствовать из Манифеста мысли для проповедей.

«Познав из опытов и бедственных для всего света последствий, что ход прежних политических в Европе между державами отношений не имел основанием тех истинных начал, на коих премудрость Божия в откровении своем утвердила покой и благоденствие народов, приступили мы… к поставлению… союза… в котором обязуемся мы взаимно, как между собою, так и в отношении к подданным нашим, принять единственным ведущим к оному средством правило, почерпнутое из словес и учения Спасителя Нашего Иисуса Христа, благовествующего людям жить аки братьям, не во вражде и злобе, но в мире и любви».