Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты - Олег Андершанович Лекманов
Это придало Мандельштаму уверенности в собственных силах. Если к Зинаиде Гиппиус, впервые увидевшей поэта в сентябре 1909 года, кто-то прислал «юного поэта, маленького, темненького, сутулого, такого скромного, такого робкого, что он читал едва слышно, и руки у него были мокрые и холодные»59, то с Михаилом Карповичем в ноябре 1913 года разговаривал человек с абсолютно иным самоощущением: «Мандельштам показался мне очень изменившимся: стал на вид гораздо более важным, отпустил пушкинские бачки и вел себя уже как мэтр»60.
Очень изменились в акмеистическую эпоху и стихотворения поэта, в том числе его любовная лирика.
Тем не менее Мандельштам не сразу отказался от прежней манеры, которую он сам весьма точно описал в финале стихотворения 1909 года «В безветрии моих садов…» (1909):
Немногое, на чем печать
Моих пугливых вдохновений
И трепетных прикосновений,
Привыкших только отмечать61.
Как мы уже имели случай убедиться, любовная лирика Мандельштама 1908–1911 годов действительно была отмечена «печатью» «пугливых вдохновений». В некоторых мандельштамовских стихотворениях этого периода силуэт возлюбленной едва угадывается, а иногда само ее присутствие в жизни героя обозначается лишь намеком.
Отчасти сходным образом устроено мандельштамовское стихотворение 1912 года, вошедшее в оба издания «Камня»:
Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
«Господи!» – сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
Божье имя, как большая птица,
Вылетело из моей груди.
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади62.
С. С. Аверинцев писал о первой строке этого стихотворения так:
«Образ твой» – такие слова могли бы составлять обычное до банальности, как в романсе, начало стихотворения о любви; но нас ждет совсем иное. Вполне возможно, хотя совершенно не важно, что образ – женский. Во всяком случае, в нем самом не предполагается ничего сакрального, иначе «твой» имело бы написание с большой буквы63.
Этот «типографский» аргумент выдающегося исследователя несостоятелен: в стихотворении «Змей», помещенном в «Камне» (1913) сразу же после стихотворения «Образ твой, мучительный и зыбкий…», «твоей», относящееся к Богу, тоже набрано с маленькой буквы: «Предъ лезвiемъ твоей тоски, Господь!»64. Представляется, что для Мандельштама в данном случае была принципиально важна именно вариативность интерпретаций первой строфы стихотворения. Отсюда в сильной, рифменной позиции в начальной его строке возникает показательный эпитет «зыбкий», то есть – с точностью не определяемый. Может быть, «образ», который лирический субъект «не мог в тумане осязать», – это загадочный и не дающий себя познать Бог, а может быть, это смутные очертания человека, например женщины, в которую влюблен герой. Отметим, во всяком случае, что в этом стихотворении герой силится распознать искомый «образ» «в тумане», как и в зачине любовного стихотворения предыдущего, 1911 года: «Ты прошла сквозь облако тумана…».
В еще одном стихотворении, написанном (предположительно) в 1912 году и, в отличие от стихотворения «Образ твой, мучительный и зыбкий…», не вошедшем в «Камень», женщина, как и в четверостишии 1908 года «Из полутемной залы, вдруг…», показана в стремительном движении и только на короткое время:
Тысячеструйный поток —
Журчала весенняя ласка.
Скользнула-мелькнула коляска,
Легкая, как мотылек.
Я улыбнулся весне,
Я оглянулся украдкой —
Женщина гладкой перчаткой
Правила – точно во сне.
В путь убегала она,
В траурный шелк одета,
Тонкая вуалета —
Тоже была черна…65
Использованный в этом стихотворении для описания движения женщины глагол «убегала» правомерно назвать ситуативным синонимом глагола «выскользнула», употребленного со сходной целью в четверостишии «Из полутемной залы, вдруг…»: «Ты выскользнула в легкой шали». Мотив «вуалеты» ранее возникал в стихотворении Мандельштама 1910 года «Медлительнее снежный улей…». Наконец, непрямое соотношение женщины и времени года уже встречалось в стихотворении «Ты прошла сквозь облако тумана…» 1911 года, только там изображалась «злая осень», а здесь «весенняя ласка».
Характерная для доакмеистического периода Мандельштама техника быстрой наметки лирической темы вместо подробного ее разворачивания едва ли не в последний раз в творчестве поэта была использована в его «Летних стансах» 1913 года. Во второй строке этого не вошедшего в «Камень» стихотворения любовная тема сведена к констатации одного из мимоходных впечатлений посетителя петербургского Летнего сада:
В аллее колокольчик медный,
Французский говор, нежный взгляд —
И за решеткой заповедной
Пустеет понемногу сад66.
Дальнейшего развития эта тема в «Летних стансах» не получает.
2
Тем не менее именно 1913 год, на наш взгляд, стал для любовной лирики Мандельштама поворотным.
Прежде чем подробнее поговорить о его акмеистических стихотворениях этого и более позднего времени, обратим внимание на один мандельштамовский поэтический текст 1913 года, выбивающийся не только из любовной лирики Мандельштама, но и из его творчества в целом:
От легкой жизни мы сошли с ума.
С утра вино, а вечером похмелье.
Как удержать напрасное веселье,
Румянец твой, о пьяная чума?
В пожатьи рук мучительный обряд,
На улицах ночные поцелуи,
Когда речные тяжелеют струи
И фонари, как факелы, горят.
Мы смерти ждем, как сказочного волка,
Но я боюсь, что раньше всех умрет
Тот, у кого тревожно-красный рот
И на глаза спадающая челка67.
В одной из черновых редакций текст стихотворения был снабжен зачеркнутым позднее посвящением «Юрочке милому»68. Еще в статье 1992 года мы предположили, что «Юрочка» – это поэт Георгий Иванов, чей портрет набросан в двух финальных строках стихотворения69. В 2009 году, в комментарии к первому тому собрания сочинений Мандельштама, А. Г. Мец, до этого предполагавший, что под «Юрочкой» подразумевался Юрий Юркун70, без ссылки на нашу статью и со знаком вопроса высказал ту же самую гипотезу71.
Посвящение поэту-бисексуалу72, пусть и зачеркнутое автором, заставляет совершенно по-новому взглянуть на содержащиеся в стихотворении «От легкой жизни мы сошли с ума…» строки о «мучительном обряде» «пожатья рук» и «ночных поцелуях» «на улицах». Становится также понятно, почему «легкая жизнь», описанная в стихотворении, названа «чумой», почему она сводит «с ума», а
