Юрий Дубинин - Дипломатическая быль. Записки посла во Франции
Франция двадцать лет спустя
Заканчивался четвертый год моей деятельности в качестве посла Советского Союза в Соединенных Штатах, когда в конце февраля 1990 года я получил телеграмму за подписью Э. А. Шеварднадзе, в которой мне предлагалось перейти на работу в Париж. Составлена телеграмма была необычно и содержала развернутое обоснование этого предложения. Как вы знаете, писал министр, в настоящее время в силу многих причин Европа вышла на первый план нашей внешней политики. Процессы в Европе развиваются настолько стремительно и неординарно, что только по-настоящему глубокое знание европейской проблематики может позволить правильно в них ориентироваться и соответственно участвовать в формировании политики на этом важнейшем для нашей страны направлении. Далее говорились лестные слова о моем опыте работы на европейском направлении и по Франции особенно.
Моя работа в Вашингтоне, куда я прибыл в июне 1986 года, пришлась на годы глубоких перемен во внутренней и внешней политике Советского Союза XXVII съезд партии, XIX партийная конференция принесли перестройку, демократизацию нашего общества. Впечатление в мире было огромным. Оно усиливалось динамичной и конструктивной деятельностью Советского Союза на международной арене. По нашей инициативе произошел поворот в отношениях между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки. Был сделан исторически важный шаг по осуществлению реального разоружения — ликвидировался целый класс ракетно-ядерного оружия — средней и меньшей дальности. Продвигались вперед переговоры о сокращении стратегических ядерных вооружений, спадала острота локальных конфликтов. Уходила в прошлое эпоха холодной войны и конфронтации. Мир с пристальным вниманием и надеждой следил за этими сдвигами, поскольку речь шла об отношениях между двумя супердержавами. Волна обновления, все выше поднимавшаяся в Советском Союзе, перешагнув через границы, охватила социалистические страны Восточной Европы. Существовавшие там политические режимы оказались неспособными к переменам, и их один за другим, как карточные домики, сметало движение народов, стремившихся к коренным изменениям. Рухнула берлинская стена. Все это означало крушение системы, порожденной эпохой противостояния. Европа оказалась в центре мировой политики. Требовался ответ на остро вставший перед Советским Союзом вопрос: как строить впредь его европейскую политику. В связи с этим Москва назначала ряд новых послов.
Задача передо мной встала нелегкая. Вместе с тем никаких указаний, конкретизирующих мою миссию, при назначении я не получил. Э. А. Шеварднадзе ограничился краткой констатацией: делами с Францией мы недовольны. Ни ее, ни посольства в Париже в нашей дипломатии не видно. Судя по всему, недовольны и французы. Отправляться в Париж необходимо как можно скорее. В Москву, добавил он, через пару дней прилетает на несколько часов президент Франции Ф. Миттеран. Поучаствуйте в беседе с ним М. С. Горбачева и сразу же в Париж.
Упоминание об участии в беседе обрадовало меня. Может быть, думал я, хотя бы она даст мне ориентиры для размышлений. Познакомившись с программой пребывания Ф. Миттерана, я обнаружил любопытную деталь: и беседа, и обед М. С. Горбачева и Ф. Миттерана — должны были состояться в особняке МИДа на улице Алексея Толстого. Это удивило меня. Сам по себе этот особняк — один из наиболее интересных памятников архитектуры столицы. Удобен он и для дипломатических мероприятий. Но для встреч президентского уровня он никогда не использовался. Не тот калибр. Для этого существовал Кремль.
— Что случилось? — поинтересовался я.
— Кремль, — ответили мне, — будет в это время занят.
— Кем?
— Б. Н. Ельциным. У него там мероприятие по линии Верховного Совета Российской Федерации.
Пожалуй, более выразительную иллюстрацию менявшейся ситуации в Москве найти было трудно.
М. С. Горбачев приехал в особняк минут за десять-пятнадцать до французского президента. Напряженный и озабоченный. Как раз в это время на заседании Верховного Совета РСФСР шла напряженная борьба за пост его председателя. Не успел он сказать несколько слов с ожидавшими его советскими участниками встречи, как кто-то из помощников доложил ему, что председателем Верховного Совета избран Б. Н. Ельцин. Новость оказалась для М. С. Горбачева и неожиданной и неприятной и озабоченность переросла в раздражение.
Беседа с Ф. Миттераном была почти полностью посвящена теме перестройки в нашей стране. Впрочем, именно это, как было видно, больше всего и интересовало Ф. Миттерана. М. С. Горбачев напирал на то, что именно он начал этот процесс и процесс идет. Фразы, однако, были общего характера, особенно в том, что касается экономики. Видимо, стремясь тактично привлечь внимание М. С. Горбачева к тому, что экономика — это главное, Ф. Миттеран заметил:
— Делить пирог, иными словами, делить то, что произвело общество, — большая забота политиков. К этому сводятся их основные усилия.
А что же насчет советско-французских отношений? Никаких идей. Французы в это время носились с одной инициативой — создания Европейской конфедерации. Инициативу эту связывали с именем Ф. Миттерана. Но сам он этот вопрос в беседе не поднял, а из разговоров представителей нашего МИДа с сопровождавшими Ф. Миттерана французскими дипломатами я понял, что у нас к этой инициативе отношение прохладное.
В общем, встреча М. С. Горбачева с Ф. Миттераном ничего не добавила к пониманию того, к какой конкретной цели мне следовало стремиться во Франции. Но искать новое было необходимо. С этими заботами я прибыл в Париж в июне 1990 года.
* * *Из предыдущей командировки во Францию я возвратился в 1968 году, и, хотя часто бывал там накоротке и после отъезда, возвращение в Париж в 1990 году вполне подпадало под название романа А. Дюма «Двадцать лет спустя». Посаженные в шестидесятых годах деревья на Елисейских полях теперь поднялись и добавили им новой свежести. Силуэт города прорезали высотные сооружения. О том, украсили ли они облик Парижа или испортили его, ведутся бесконечные дискуссии, как не утихли до сих пор и отголоски споров насчет того, нужна ли Парижу Эйфелева башня, будто бы можно себе представить Париж сегодня без нее. Взгляд, брошенный на запад от Триумфальной арки, останавливается теперь на выросшем в нескольких километрах монументальном сооружении под названием Большая арка. Она, как и многое, что составляет архитектурное достояние Парижа, претендует на исключительность. О ее авторе — архитекторе, победившем на трудном международном конкурсе, ходит молва как о человеке предельно строгом и требовательном. Он гордился тем, что свою гигантскую конструкцию смог спроектировать с предельно экономным расходованием материалов и поэтому с особой тщательностью контролировал ход работ по воплощению проекта в жизнь. Но однажды, осматривая уже заложенные подземные конструкции, он обнаружил, что там установлены бетонные балки, немного превышавшие по толщине запланированные. Архитектор устроил скандал и потребовал все переделать в соответствии с проектом. Его отговаривали, обращали внимание на то, что здание от этого не пострадает и что вообще никто никогда этого не увидит. Но он настоял на своем, кратко заявив:
