Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая
По факту «Однокашники» (первоисточником фильма была повесть И. Герасимова «Пуск», опубликованная в 1976 году) – производственная драма с довольно-таки примитивным сюжетом.
В город Высоцк приезжает чиновник из министерства – разобраться, почему задерживается пуск колесопрокатного цеха. Директор завода – его однокашник Шергов, который, в отличие от засевшего в министерстве Лобанова, успешно работает с людьми и принимает близко к сердцу их проблемы. Требования начальника пренебречь человеческим фактором и пустить-таки цех вызывают в нем бурю негодования, однако в конце концов бывшие однокашники договариваются, причем поначалу предъявлявший претензии к Шергову Лобанов постепенно проникается его методами, привязывается к заводчанам, и пуск колесопрокатного цеха осуществляют они сообща. Фильм заканчивается исповедью Лобанова старому другу («Дружим… Слово-то какое детское!») и проникновенным эпизодом в чертежном бюро: когда «железный мужик Коля», вернувшись из командировки, приходит с подарками к жене Маше, которую чуть было не решился оставить ради юной любовницы.
Одним словом, мир, дружба, советское производство, укрепление семейных ценностей et cetera.
Тем удивительнее, что из этого фильма, казалось бы, способного вызвать у зрителя лишь понимающую усмешку, те, кто играет в нем, делают невозможное.
Делают удивительную работу по преображению сопротивляющегося материала, превращая проходной производственный роман в притчу о человеке, сквозь все внешние установки и заблуждения пробивающегося к своему внутреннему, настоящему я. Чего стоит только душевная драма профессорской вдовы Софьи Анатольевны (Е. Целиковская), чья жизнь и воспоминания о муже сосредоточились в его последней юной возлюбленной-ученице – Наташе? А волевая борьба той самой Наташи (И. Мирошниченко) за профессиональную самореализацию путем преодоления тайного сопротивления и «предрассудков» мужчин? А соперничество темпераментов добродушного Латышева (А. Булатов) и ерника Ризодеева (В. Спиридонов)? А яростная горячность Шергова – Дурова, в этой горячности не боящегося показаться ни вспыльчивым, ни смешным? А, наконец, глаза Лобанова – все те же вечные глаза Дворжецкого, которые он обращает то на искрящие перед ним заводские цеха, прикидывая, как распределить по ним детали человеческого механизма, то вглубь себя, оценивая, отчего так непросто и даже мучительно складывается его тщательно выстроенная и отлаженная, как хороший механизм, личная жизнь…
Кстати сказать, сознательно, нет ли, но пара «пасхалок» к первой роли Дворжецкого в этой последней картине содержится. Например, поезд: та самая сцена, с которой началась его кинокарьера, – кошмар, преследующий Хлудова в вагоне, – в смягченном и сглаженном виде отражается в ночном эпизоде Лобанова, когда тот, просыпаясь, наблюдает сквозь вагонное стекло за радостной встречей влюбленных, понимая, что ему в этом смысле нечего ждать. И движение Лобанова, прислоняющегося к печке в финальных сценах в Высоцке, словно бы повторяет жест Хлудова в Ставке главнокомандующего… Вполне вероятно, что это всего лишь досужие домыслы слишком внимательных зрителей – но, зная о судьбе Дворжецкого, для которого этот фильм стал последним, трудно отделаться от мысли, что «Однокашники», при всей их выдающейся конъюнктурности, встраиваются в изначально заданный и воплощенный сюжет.
На меня наставлен сумрак ночи
тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
В самой работе по преобразованию (да что там: преображению) сопротивляющегося материала был свой интерес. Однако проходили съемки в очень тяжелом режиме. Производственные эпизоды снимались в Выксе, на территории металлургического завода, в цехах: дышать нечем, грохот, актеры валятся с ног от усталости, а Дворжецкий отрабатывает смену за сменой, «безропотно» выполняя все, что предписывает режиссер.
Однажды я заспорил с режиссером, – рассказывает Л. Дуров, – но не по поводу своей, а по поводу его (Дворжецкого. – Е. П.) сцены. И даже поругался. А Влад стоит и молчит. Прошло много-много времени… (Ну, сколько? Несколько часов, вероятно? – Е. П.) И он мне говорит:
– Ты, наверное, обижен?
Я говорю:
– За что?
– Ну, вот тогда вот ты с режиссером спорил, а я молчал… Лева, мне нельзя. Мне нельзя повышать голос. Я моментально умру.
Это было осенью 1977 года…
2
Все эти осенние месяцы Дворжецкий постоянно болен – и постоянно на съемках. В записях в дневнике фиксирует: «сердце болит – ужасно», «температура – 39,5», «вроде бы начинаю вылезать из болезни», «вызвать врача. Грипп…» В промежутках между приступами болезни он успевает сыграть в «Трамвае „Желание“», побывать в уже упомянутой Выксе и снова вернуться, провести несколько встреч со зрителями. Коллеги, сталкиваясь с Дворжецким в съемочных павильонах, замечают его усталый вид, бледность, болезненность. «Влад, милый, ты зачем столько работаешь?» – спрашивают, недоумевая. «А как иначе?» – отвечает Дворжецкий. 19 ноября он получает ордер на трехкомнатную квартиру – нужно отдавать долги, нужно покупать мебель, нужно перевезти к себе Сашу, Таисию Владимировну… Несмотря на то что, казалось бы, жизнь очевидно налаживается, та «ужасно хандрит»[204] – может быть, чувствует близящуюся беду? Да и как не хандрить, если больному сыну продолжают названивать, уговаривая не срывать съемки:
Через полчаса приехали и стали говорить, что многие актеры на встречах со зрителями рассказывают о том, как им приходится сниматься при высокой температуре…
Да уж, «колесопрокатная картина» встала Дворжецкому дорого. А тогда казалось – много ли в ней по-настоящему сильных моментов? Ну, несколько сцен с Печерниковой, предваряющих пронзительную печаль «Осеннего марафона» (1979), ну, разговор Лобанова – Дворжецкого и Шергова – Дурова в вечерней тишине на террасе, ну, виртуозная мизансцена с Мирошниченко – Спиридоновым – Булатовым («Минусы?» – «Женщина»), явственно предваряющая современные феминистские выкладки… Да, и еще – запомнившиеся всем телезрителям эпизоды с породистой колли Карри, собакой Натальи Литвиненко, снимавшейся в сценах московского быта Лобанова. Очевидно, первоначально играть в «Однокашниках» предстояло Гитане – режиссер В. Кремнев, знавший, что у Дворжецкого есть собака, решил сделать звездному артисту приятное и вписать Гитану в сюжет, – но любимая московская сторожевая пропала в Белоруссии, и роль любимицы главного героя исполнила Карри.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но теперь идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Новый, 1978 год Дворжецкий наконец-то встретил в своей квартире в окружении семьи и друзей. За новогодним столом звучали пожелания: жить долго, играть в новых фильмах, как можно скорее расплатиться с долгами, радоваться успехам детей. Пятнадцатилетний Саша ликовал: полтора года в интернате позади, теперь можно будет пойти в новую школу, жить в собственной комнате – под присмотром отца и
