Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

Надо ли говорить, что я переписал на свой ленточный магнитофон множество песен Высоцкого. Пленки неважного качества до сих пор хранятся у меня как память о том времени, об эпохе Владимира Высоцкого.

В конце 1980 года в Ленинград приехала моя давняя знакомая из Западного Берлина Ингеборг Голлерт. Зная мою любовь к творчеству Высоцкого, она привезла мне в подарок большую пластинку с профессиональными записями песен в авторском исполнении в сопровождении оркестра. На черном глянцевом конверте – выразительный фотопортрет Владимира Семеновича и – крупно: Vladimir WISSOTSKI «Von der Erde» und andere Lieder[2].

Внизу – мелким шрифтом: (P) 1980, Dortmund.

Всего на пластинке записано четырнадцать песен. Их тексты, напечатанные на русском и немецком, были вложены в конверт. Именно здесь я увидел впервые стихи Высоцкого, набранные типографским способом. (Самая первая, посмертно изданная книга Высоцкого «Нерв» вышла в свет поздней осенью 1981 года).

В новогоднюю ночь 1981 года компания моих друзей слушала у меня дома прекрасно записанные песни Высоцкого.

Именно в это время по приглашению главного редактора Дмитрия Терентьевича Хренкова я перешел работать в журнал «Нева» заведующим отделом поэзии. Раньше мы много лет работали в Лениздате: он – главным редактором, а я – старшим редактором редакции художественной литературы. В журнале я сразу же включился в подготовку очередных номеров. Нужно было найти для майского, победного, номера что-то значительное, новое. И тут меня осенило: а не попытаться ли напечатать Высоцкого? Чем черт не шутит – вдруг да и выгорит. А для начала надо убедить в этом главного редактора. Перепечатал на машинке тексты четырех с давних пор любимых песен, которые сами по себе свидетельствовали о незаурядном поэтическом даровании Высоцкого: «Песня о земле», «Он не вернулся из боя», «Сыновья уходят в бой», «Братские могилы». Фамилию автора стихотворений я не указал.

На следующий день я вошел в кабинет Главного и молча положил перед ним на стол листки со стихами. Дмитрий Терентьевич, или Д. Т., как мы его называли, был общепризнанным специалистом по поэзии, автором нескольких серьезных книг и множества статей о творчестве А. Гитовича, М. Дудина, С. Орлова, О. Берггольц, Б. Лихарева, А. Межирова и др.

Он быстро прочитал стихи, снял очки и порывисто встал из-за стола.

– Какие замечательные стихи! Обязательно – в майский номер! Слушай, но я где-то вроде бы читал их… Точно читал, только вот не помню где. Кто их написал?

– Не могли вы их читать. Честное слово, не могли, – взволнованно начал я. – А вот слышать – слышали много раз. Высоцкий это.

– Ну да, ну да, – как-то обескураженно произнес Д. Т. – Конечно, слышал. Замечательные стихи!.. Жаль, напечатать не сможем.

– Да как же так, вы же сами говорите, что стихи замечательные. Смотрите, какой редкой красоты строки: «Отражается небо в лесу, как в воде, и деревья стоят голубые»! Да и стихи эти о вашем поколении фронтовиков, о моем отце, который в сорок четвертом не вернулся из боя. Ну что в них вредного, антисоветского, в конце-то концов?!

– Подожди, подожди, не горячись, сядь, успокойся. Я тебе говорю: ничего у нас не выйдет. Высоцкий в черном списке, а список составили на самом верху, понял?

– Ну и что, а вы все же попробуйте в обкоме объяснить, что Высоцкого из этого списка надо вычеркнуть. Ведь они с вашим мнением считаются.

– Не так уж они и считаются, сам знаешь… Ишь, хитрец: объясни им. Да никакими объяснениями их не возьмешь.

– Вы просто дрейфите говорить с ними о Высоцком, – использовал я последний козырь, намеренно передергивая: в чем-чем, но только не в трусости можно было бы обвинять Д. Т., и я это отлично знал. Еще за финскую кампанию он, молодой журналист, был награжден боевым орденом.

– Ну что мне с тобой делать? – притворно нахмурился Д. Т. – Не забывай, что я все-таки тут главный редактор.

– А кто главнее: главный редактор или редактор главного редактора? – нашелся я, имея в виду то обстоятельство, что несколько книг Д. Т. были отредактированы мною.

– Конечно, ты главнее, – заулыбался Главный. – Но даже ты бы их не убедил, поверь мне.

Разговор был окончен. Уходя из кабинета, я задержался в дверях и вполголоса прочитал:

Наши мертвые нас не оставят в беде.Наши павшие – как часовые.Отражается небо в лесу, как в воде,И деревья стоят голубые.

– Погоди, – вдруг сказал Д. Т., – давай стихи, поеду, попробую.

Он, наш Главный, всегда всё решал и делал быстро, не откладывая на потом.

Из Смольного Д.Т вернулся смурной, нахохленный.

– Знал я, знал: ничего не выйдет, просто съездил для очистки совести. Да и ты бы глядел косо, если бы не поехал, знаю я тебя… Ладно, не будем делать из этого трагедии. Знаешь поговорку об обухе и плети? То-то. – И неожиданно предложил: – А не пройтись ли нам сегодня по «гуренковкам»? («гуренковками» Д. Т. называл коньячные в честь своего друга, редактора «Вечернего Ленинграда» Михаила Николаевича Гуренкова).

…После третьей «гуренковки» на Невском, рядом с Литейным, мы оживленно беседовали о поэзии, бережно поддерживая друг друга. Время от времени я доставал из кармана стихи Высоцкого, и мы по очереди их читали.

На улице Маяковского около нас остановилась «Волга». Из нее вышла редактор популярнейшей в те годы газеты для детей «Ленинские искры» Людмила Анищенко – красивая чернобровая женщина. Она картинно всплеснула руками и весело пропела:

– Издалека заметила, что вы что-то не очень твердо двигаетесь по земле-матушке, руками размахиваете. Давайте, я вас до дома подброшу на машине.

– Нет! – заупрямился Д. Т. – Мы с Борей в полном порядке. Вот только зайдем на Салтыкова-Щедрина в «гуренковку» и – домой. Хочешь, пойдем с нами, мы тебе стихи почитаем.

Людмила сочла за благо откланяться, а мы продолжили путь к намеченной цели.

Много лет прошло с тех пор, но не забывается одна из самых досадных моих редакторских неудач. Трудно поверить в то, что когда-то имя Владимира Высоцкого было наглухо запрещено для издания. Сейчас в любом книжном магазине можно приобрести сборники его произведений, воспоминания о нем.

А у меня, поцарапанного в детстве войною, перехватывает горло, когда слышу знакомый с далекого летнего дня в Комарове хриплый, бередящий душу голос:

Всё теперь – одному. Только кажется мне,Это я не вернулся из боя.

P. S. Редкую немецкую пластинку в 2009 году я передал в дар музею Владимира Высоцкого в Москве.

Не нравился он мне…

В самом начале 70-х меня весьма настойчиво атаковал стихотворец Борис Щаринский. Не нравился он мне – ни его творения не нравились, ни он сам. Очень уж был заискивающе любезен. Каждый раз вместе с рукописью приносил несколько дефицитнейших в то время шариковых ручек и одаривал ими редакторов нашего отдела художественной литературы. Презенты его благосклонно принимали. Принимали все, кроме меня. Не нравился он мне. Другим-то что – не им же иметь дело с самодеятельными стихами дарителя, а мне! Не помогло Щаринскому и заступничество Михаила Дудина, который уговаривал меня дать зеленый свет стихам бывшего фронтовика.