Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
Уход Ани поставил вопрос, кому играть Антигону. В студии появилась Люда Дмитрова. Родом она с Южного Дона, и южный колорит был ярко выражен в её внешности. Невысокого роста, с хорошей фигуркой, темноволосая, красивая девочка с чёрными, горячими, чуть раскосыми глазами. Она была студенткой института культуры, в котором на факультете режиссёров народных театров Ершов преподавал актёрское мастерство. Его ассистентом был Никита Никифоров. Мы ходили смотреть отрывки из пьес в исполнении студентов курса Ершова. Люда в отрывках была живой, эмоциональной. И внешне, и по темпераменту она вполне подходила на роль Антигоны. Ершов попросил нашего гримёра Надю сделать Люде грим Антигоны. Когда она появилась в гриме, мы ахнули: такое это было выразительное и красивое лицо. Нездешняя классическая красота и главное – в тему: героическая Антигона! А Ершов рассвирепел, велел всё снять, оставить только тон, более того – притушить её природную красоту. Люда Антигону так и не сыграла. И вот почему. Одновременно с ней эту же роль репетировала Саша Ершова. Надо сказать, что внешне она сильно проигрывала и Ане, и Люде. У неё была более полная, несколько рыхловатая фигура. Главным украшением Сашиного лица были живые умные глаза, а лицо из-за тяжёлой нижней челюсти казалось немного тяжеловатым. Нос слегка уточкой. Во всяком случае, классические образы гречанок с древних фресок и ваз её лицо не напоминало. Состоялся показ одной и той же сцены из «Антигоны» в исполнении Люды и Саши. На показ Ершов пригласил двух каких-то своих знакомых дам – театральных критиков. Люда была естественнее, темпераментнее, а Саша – техничнее. Дамы сказали:
– Люда – юная девочка, ей надо ещё подучиться, а Саша – можно сказать, уже профессионал.
В дальнейшем готовила роль одна Саша. Несмотря на то что Сашу в студии уважали и любили, многие студийцы с таким решением были не согласны. Петра Михайловича мнение студийцев не интересовало. Возобладала отцовская любовь.
Я в «Антигоне» сначала играла бессловесную рабыню в толпе, а потом мы с Вероникой самостоятельно приготовили сцену из спектакля. Вероника играла Антигону, а я – её сестру Исмену. Показали Ершову и студийцам. После показа вопрос с Вероникой даже не обсуждался. Пётр Михайлович сразу её отмел, а мне сказал:
– Одна-две репетиции – и можно выходить на сцену.
И начались репетиции… Это была такая мука! Исмена – антипод Антигоны, и Ершов добивался от меня какой-то запредельной робости и слабости. Говорил, что из меня лезет нахалка, когда я убеждала сестру не идти против воли царя, ведь это грозило ей смертью. Мне кажется, нахальство вообще не в моей натуре. С каждой репетицией я, до этого чувствовавшая себя в роли легко и свободно, становилась всё более зажатой. Как говорится, набила мозоли. Вышла на сцену, чувствуя себя деревяшкой и кожей ощущая недовольство Петра Михайловича моей игрой. И только на последнем спектакле неожиданно для себя обрела свободу и лёгкость, но это был, увы, последний спектакль. Больше «Антигону» не играли по причине распада студии.
А у Люды Дмитровой с Никитой случился роман, который почему-то не одобрил Ершов. Своё недовольство недвусмысленно высказал Люде. Она его не послушалась – роман благополучно завершился свадьбой и счастливой семейной жизнью. Не исключено, что Пётр Михайлович недолюбливал Никиту, который был достаточно самостоятельным человеком, сам хотел ставить спектакли. Кроме того, Никита занялся оперной режиссурой, поступил в Большой театр. Совмещение с преподаванием в институте культуры стало невозможным, и он ушёл оттуда. А недовольство Никитой Ершов позднее перенёс на Люду.
Надо сказать, что мы поначалу лелеяли мечту стать народным театром. В то время народные театры были очень распространены по всей нашей необъятной родине. Такой народный театр замечательно, с юмором, показан в фильме «Берегись автомобиля». Статус народного театра давал какое-никакое финансирование и постоянное помещение. Наиболее близки мы были к этому, когда находились при МДНТ, но после ухода оттуда перспектива стать народным театром становилась всё более туманной. И чем дальше, тем туманнее. В студии усиливались внутренний разброд и шатания, начавшиеся после истории с «Антигоной». Ершов задумал новую постановку, для которой взял опять же пьесу М. Волиной. Как я писала, одна пьеса этого автора, «Белые звёзды», тоже, кстати, не шедевр, у нас уже шла. Новая была и того хуже. Содержание пьесы совершенно не помню. Я репетировала роль бригадира строителей по имени Степанида с характером бой-бабы. По пьесе у меня был муж по имени Степан, тоже строитель. Супружеская пара Степан и Степанида. Такой вот «тонкий» юмор. Всем пьеса жутко не нравилась: очень слабая, сюжет надуманный, скучная. Студийцы по этому поводу вполне определённо высказывались, а Ершов никого не хотел слушать. Упёрся рогом: будем ставить!
У студийцев возникло ощущение застоя и даже некоего отката назад. Мы так много были заняты в студии, практически ежедневно, что постоянно варились в собственном соку. Варились, варились и сварились! Накопилась усталость и подспудное недовольство Петром Михайловичем, его сложным характером, ушло благоговение перед ним. Всё это зрело, зрело, и настал момент, когда сам Пётр Михайлович, чувствуя неблагополучие в студии и кипя от возмущения, решил поставить точки над i. Собрал собрание, и… полетели клочки по закоулочкам! Досталось всем! Ершов потребовал определиться, кто с ним дальше желает работать, безоговорочно принимая
