Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

II. «О том, что было, и о том, что будет…»

О том, что было, и о том, что будет,Я долго думаю, пока не сплю.Я верю: где-то есть другие люди,Которых я уж и сейчас люблю.

И жизнь мне даст красивые созвучья,Слова, ещё которых в мире нет,И самый робкий день мой будет лучшеВсех самых длинных и тревожных лет.

И в мыслях о грядущем, о Париже,Душа цветёт и кровь стучит больней…Вот почему я ничего не вижуЗа вереницей однозвучных дней…

III. «Я дала обет молчанья…»

Я дала обет молчанья.День без слов и ночь без сна.А за хмурыми плечамиНачинается весна.

Пусть дожди тоской дурманят, —Пахнут травы, даль ясна,И в предутреннем туманеНачинается весна.

IV. «Я заснуть не могу — так взволнована…»

Я заснуть не могу — так взволнованаЭтим длинным и нервным письмом.Словно яркой мечтой очарована —Я тоскую над прожитым днём.

Я — несмелая девочка скромная,С мутным блеском потушенных глаз,Я, в тоску безнадёжно влюблённая,О, я знаю мучительный час!

Слишком много хотела от жизни я,И в безумстве я буду права.Только жалкой, измятой, униженнойЯ найду золотые слова.

16/ I, 1925

«День цветёт загадочно и просто…»

День цветёт загадочно и просто,Чья-то тень упала на порог.Ах, скорее на пьянящий воздух,В даль блестящих, вьющихся дорог!

Я молчу. Я всё храню и помню,Только боль растаяла, как дым.Здесь, у маленькой каменоломни,Мы всегда тревожно говорим.

На тачанках где-то камни возят.Озеро спокойное блестит.Кружевными листьями мимозыЧто-то радостное говорит.

Здесь всегда спокойно и красиво,Мир отсюда ярче и пестрей.Я недаром стала молчаливейВ невесёлой комнате моей.

Ах, скорей, скорей на пьяный воздух!Стихнет боль испуганной души.Кружевными листьями мимозыЧто-то радостное прошуршит.

21/ I, 1925

«Над глухими черепицами…»

Над глухими черепицамиСонно плавает звезда.Всё больней и чаще снится мнеРоковое «никогда».

Приходи ко мне, незванная,Тихим шорохом теней.Обведи улыбкой странноюСтены комнаты моей.

За притворенными ставнямиЧутко слушай и молчи.Освети дрожащим пламенемБелоснежный ствол свечи.

Нежно, в ткани паутинные,Словно в саван, заверни…А над тёмною долиноюПусть качаются огни.

Погрусти со мной, о бедненькой,О душе, смотревшей ввысь.И на завтра, за обеднеюБезыскусно помолись.

Хрустни хрупкими запястьями,Вылей жизнь мою до дна.Дай последнего проклятья мнеИ последнего вина.

И придёт тоска безвременья,И настанет «никогда»…А над жалобным и временнымВсё качается звезда.

Спой мне песню, странно-белая,Чтобы слаще было спать.Положи меня, несмелую,На железную кровать.

Ночью звёздной, ночью светлоюТак легко и просто умирать.

31/ I, 1925

«Ветер с запада слёзы сушит…»

Ветер с запада слёзы сушит,Больно мне от грустного взгляда.На стене — батарея катушек,Невесёлая колоннада.

Мысль тупа, но острей иголки,Глаз своих не хочу поднять я.А бумажные куклы и ёлкиНарядились в пёстрые платья.

Всё так смутно у бледной ночи,Всё так тихо и больно тоскуетИ последних, звенящих строчекПодобрать теперь не могу я.

9/ II, 1925

Бизерта(«Пустынно, тихо, темно…»)

Пустынно, тихо, темно.Большие, длинные тени.Только у тира и у киноВечернее оживленье.

Светлой нитью горят фонари,Афиши на белых стенах:«Le petit moinence de Paris»И шестой эпизод «Mandrin'a».

Освещён многолюдный бар,Слышны звуки модного танца.Меряют шагами тротуарВ белых шапках американцы.

У входа в кино — яркий светКрикливые толпы народа,И шапки русских кадетПод афишей у входа.

Всё по-новому хорошоВ этот тёплый февральский вечер.И крики: «Les marrons Chauds!»,И слова незнакомых наречий.

Как должно быть всё ярко вокруг,Если здесь метеором промчаться…Я хотела бы сделаться вдругВот этим американцем.

12/ II, 1925

«Так невесело под этим небом…»

Так невесело под этим небом,А слова неискренни и грубы.Не пойму — обидой или гневомПерекошены так нервно губы.Дни мои ещё темнее будут…Впереди — тревоги и потери…Оттого, что надо верить в чудо…Оттого, что я в него не верю.

16/ II, 1925

«Я давно увидела убожество…»

Я давно увидела убожествоЭтой жалкой маленькой души.Я давно поверила в ничтожествоГрустных слов, придуманных в тиши.

Над прозрачной белою страницеюПусть блуждает ещё много разТихий взгляд за длинными ресницамиНикогда не заблестевших глаз.

Всё равно — изломанная, странная —Под дрожащий, нервный ход минут,Я одна такая бесталанная,Даже в бездне мрака, даже тут.

18/ II, 1925