Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

«С неразгаданным именем Блока…»

С неразгаданным именем БлокаНа неловко-дрожащих губахЯ останусь совсем одинокойВ четырёх деревянных стенах.

С каждым днём — молчаливей и суше,И люблю только крылья стихов.Но теперь уж ничто не нарушитКрасоту моих девичьих снов.

А душа — всё темнее и шире,Будто в лунную ночь облака…— То тоска о неведомом мире,По не начатой жизни тоска.

27/ X, 1924

Россия («Россия — плетень да крапива…»)

Россия — плетень да крапива,Ромашка и клевер душистый,Над озером вечер сонливый,Стволы тополей серебристых.

Россия — дрожащие тени,И воздух прозрачный и ясный,Шуршание листьев осенних,Коричневых, жёлтых и красных.

Россия — гамаши и боты,Гимназии светлое зданье,Оснеженных улиц пролётыИ конок замёрзших сверканье.

Россия — базары и цены,У лавок голодные люди,Тревожные крики сирены,Растущие залпы орудий.

Россия — глубокие стоныОт пышных дворцов до подвалов,Тревожные цепи вагоновУ душных и тёмных вокзалов.

Россия — тоска, разговорыО барских усадьбах, салазках…Россия — слова, из которыхСплетаются милые сказки.

1/ XI, 1924

Вечер («Играет Таусон чувствительный романс…»)

Играет Таусон чувствительный романс,Поёт кларнет томительной истомой,А на столе — испытанный, знакомыйИ, в сотый раз, разложенный пасьянс.

Так странно всё: и горсть кокард в руке,И то, что спущен флаг с обидой крепкой,И гость с эскадры в хулиганской кепке,В чужом, смешно сидящем пиджаке.

А за стеной — бутылок и стеклаВесёлый звон смешался в пьяном споре…Наш чай остыл. Горнист играет зорю.И разговор стихает у стола.

3/ XI, 1924

«Подняли неторопливо сходни…»

Подняли неторопливо сходни,Отошёл тяжёлый пароход.Стало как-то тише и свободней,Разошёлся с пристани народ.

Ни по ком мне тосковать не нужно,Никого отъехавших не жаль.Отчего же так темно и скучноИ такая страшная печаль?

Словно там, на грязном пароходе,Где огни вечерние зажгли,Все надежды навсегда уходятОт забытой и чужой земли.

12/ XI, 1924

«Я их не повторю ни разу…»

Я их не повторю ни разуИ тихо в сердце сберегу,Те, злобно брошенные фразы,Тоскою сорванные с губ.

Но в диких бреднях своевольяВстаёт всё тот же злой вопрос,Не разрешённый терпкой больюЖестоких и ревнивых слёз.

13/ XI, 1924

«Забывать нас стали там, в России…»

Забывать нас стали там, в России,После стольких безрассудных лет,Даже письма вовсе не такие,Даже теплоты в них больше нет.

Скоро пятая весна настанет,Вёсны здесь так бледны и мертвы…Отчего ты мне не пишешь, Таня,Из своей оснеженной Москвы?

И когда в ненастный день и ветерЯ вернусь к друзьям далёких дней, —Ведь никто, никто меня не встретитУ закрытых наглухо дверей.

14/ XI, 1924

Вечер («— Давай, сыграем в кабалу?..»)

— Давай, сыграем в кабалу?— Ты думаешь? Давай, сыграем.Сажусь к широкому столу.Молчу мучительно за чаем.

— Ну, отчего тоскуешь ты,Томишься всё? Чего ты хочешь?— О, лишь не этой пустоты,Не этой страшной длинной ночи.

Придёт и прыгнет на диван,Вертя хвостом, занятный Бибка,И прозмеится сквозь туманНад ним весёлая улыбка.

— Ну, потерпи же, подожди!— Да я ведь жду! — И бьётся ветер.И стонут серые дожди…Что я могу ещё ответить?

18/ XI, 1924

«Капает дождь монотонный…»

Капает дождь монотонный.Тучи, как змеи, ползут.В церкви, пустой и холодной,Всё панихиды поют.

Новым торжественным трупом,Грязью, тоской, небытьём,Новым предчувствием глупымСдавлено сердце моё.

Пусть будет ночью уныло,Холодно, сыро, темно!Только б собака не вылаПеред закрытым окном.

5/ XII, 1924

Золотому петушку («В лапотках, с весёлой пляской…»)

Был у царя Додона петушок,Полон света, шума, звона, — золотой.

(Песни «Золотого Петушка»)

В лапотках, с весёлой пляскойВ африканский городокЗалетел из русской сказкиЗвонкий, русский петушок.

В мир усталых наших стонов,В мир тоски, дождя и грозПетушок царя ДодонаИскру яркую занёс.

Мы — устали. Мы — уснулиВ жизни серой и пустой.Дни ненужные тянулисьУтомительной тоской.

Но туман дождливой ночиСветлым сделал петушок —Показались нам корочеЛенты вьющихся дорог.

И с души спадала плесень,И растаяла тоскаВ сказках, шёпотах и песняхЗолотого Петушка.

18/ XII, 1924

«Я не скажу, чего хочу…»

Я не скажу, чего хочу,Мне нечего желать.Огонь вечерний засвечу,Возьму мою тетрадь.

И расцветёт над белизнойНетронутых страницИ сердца равномерный бой,И тихий взмах ресниц.

И снова станет жизнь ярка,Красива и полна,Пока лукавая тоскаНе затемнит окна.

Я только сухо улыбнусьИ подойду к окну,В пустое небо загляжусь,На круглую луну.

Я, как седой, больной старик,Скажу, что жизнь пуста.То, что цветёт в страницах книг —Не будет никогда.

Что есть минуты, иногдаДлиннее длинных лет,Что могут пролетать года,В которых смысла нет.

Что мысли тяжелей свинца,Что свет страшнее тьмы…И только горю нет концаИ холоду зимы.

20/ XII, 1924