Моя Америка - Шерман Адамс
— Вы обвиняетесь в распитии спиртных напитков. Признаете ли себя виновным?
— Виновен.
— Пять долларов. Следующее дело.
— Вы обвиняетесь в бродяжничестве. Признаете ли себя виновным?
— Виновен.
— Десять долларов.
— Вы обвиняетесь в том, что спали в метро. Признаете ли себя виновным?
— Виновен.
— Десять долларов!
— Вы обвиняетесь в том, что нарушили порядок и побирались на Таймс-сквер. Признаете ли себя виновным?
— Виновен.
— Тридцать дней!
Судья не поднимал глаз от бумаг, лежавших перед ним. Опустившиеся, подавленные люди без денег на еду и пристанища, без друзей и семьи, без работы — все они проходили перед полусонным судьей, как в сцене из книги Чарльза Диккенса.
Наконец подошла моя очередь.
— Шерман Адамс, вы обвиняетесь в продаже товаров с тележки в общественном месте! Признаете ли себя виновным?
— Невиновен!
Надзиратель замер, стенографист перестал вести запись, а полицейский за моей спиной пробормотал мне на ухо:
— Не строй из себя умника!
Но было уже поздно поворачивать назад, жернова правосудия начали молоть. Судья решил отправить меня на ночь в камеру и продолжить разбирательство дела на следующий день в суде Манхэттена. Мне удалось убедить судью, что я не собираюсь скрыться, и тот, махнув рукой, отпустил меня.
Полицейский поджидал меня за порогом зала суда — злой, как оса.
— Какого черта ты добиваешься, заявляя о своей невиновности? Думаешь, что ты дьявольски умен, а? Завтра у меня выходной, а я должен буду сидеть в чертовом судебном зале! Ты об этом пожалеешь!
На следующий день я заблаговременно явился в манхэттенский суд на 166-й улице. Если кто-нибудь хочет получить представление о том, что происходит в действительности, когда буржуазная американская юстиция отправляет правосудие среди бедных чернокожих граждан Гарлема, манхэттенский суд — самое подходящее место. День за днем здесь разбираются дела о бродяжничестве, попрошайничестве, распитии спиртных напитков, мелких кражах, избиениях жен, кражах сумок и т. п.
Мое имя значилось последним в списке обвиняемых, и старый судья исходил по́том. Он сидел в своем кресле с девяти утра, а сейчас был пятый час. Термометр показывал больше тридцати градусов в тени. Голос судьи был хриплым и слабым после всех вынесенных им приговоров.
Мое дело решилось мгновенно. Судья задал только один вопрос полицейскому, арестовавшему меня:
— Вы видели, как обвиняемый продавал мороженое в общественном месте?
— Нет, господин судья!
— Дело закрывается! Хватит на сегодня!
Лицо полицейского покрылось мертвенной бледностью от злости, и он шепотом пригрозил мне, что я поплачусь за это.
После суда я продолжал торговать мороженым, с той разницей, что решил больше никогда не давать никаких взяток. Друзья предупреждали меня, что победить полицейских нельзя. Они давали взятки в течение тридцати лет, чтобы иметь возможность заниматься уличной торговлей, и считали, что я буду распят полицейскими.
Мой знакомый в полиции — тот, в чьем ведении был сбор налогов, — узнал, что на меня организуется охота, и предупредил меня об этом. Когда я вернулся на 85-ю улицу, чтобы забрать свою тележку, ее замки оказались взломанными, а все мороженое и фруктовая вода исчезли. Так полицейские наказали меня за то, что я победил их в суде. А на мне повис долг Стэнли Стайнметцеру — больше шестидесяти долларов за мороженое, которым полицейские набили свои животы.
Они набрасывались на меня как тигры, стоило мне появиться на улице. Однажды я был задержан двумя полицейскими, которые разъезжали на грузовике с подъемным краном. Я испугался, подумав, что меня снова посадят в каталажку, но они не сделали этого, поступив иначе — дали мне две повестки в суд за торговлю мороженым в общественном месте.
— Как вы можете утверждать такую вещь! — возмущался я. — Вы ведь не видели, чтобы я продавал мороженое хоть одной живой душе. Вы даже не можете знать, что у меня в тележке. Ведь она с таким же успехом может быть полна крыс и камней, а вы выписываете повестки.
Черный судья из Гарлема знал все о героине, азартных играх, лотереях, проститутках и ворах. Он знал также, что полицейские продавались и покупались.
В зале суда сидели многие из моих приятелей — уличных торговцев. Они пришли поддержать меня, но их глаза говорили, что у меня нет никаких шансов. Оба полицейских, арестовавших меня, заняли место в свидетельском боксе, и я стал вести их перекрестный допрос.
— Вы видели, как я продавал мороженое?
— Не помню, — ответил один полицейский, а другой утверждал, что я продал мороженое старушке.
— Как она была одета? — спросил я.
— Я этого не помню, — ответил он и зевнул.
Чернокожий судья тоже зевнул и еще глубже погрузился в свое большое кресло. Я объяснил ему, что полицейские лгали, что они пытаются засадить меня за то, что я отказался давать им взятки. При слове «взятка» словно электрический разряд прошел по залу суда. Это было запрещенное слово, которое никому нельзя было произносить.
Черный судья из Гарлема бросил на меня сожалеющий взгляд, которым мы, чернокожие, обмениваемся, когда знаем, что находимся под плетью белых и ничего не можем сделать, чтобы помочь друг другу.
Разница заключалась лишь в том, что на этот раз плеть держал черный.
Я продолжал перекрестный допрос:
— Что это было за мороженое, которое я якобы продал старушке на 85-й улице?
Один полицейский сказал, что не помнит, в то время как другой утверждал, что это было земляничное мороженое, завернутое в целлофан. Я почувствовал себя так, будто только что нанес нокаутирующий удар, и повернулся к судье.
— Господин судья, — сказал я. — Совершенно ясно, что оба полицейских лгут вам прямо в глаза! Ведь научным фактом является то, что целлофан приклеивается к искусственному льду и потому не может быть использован в качестве обертки для мороженого.
Но черный судья не обратил никакого внимания на мое замечание. Он тоже был замешан в грязной игре и именно поэтому сидел в своем мягком кресле с американским флагом над головой. Я был заранее осужден. Если бы судья оправдал меня, то многие из моих товарищей — уличных торговцев тоже попытались бы освободиться от коррумпированной системы и принять бой в судах. В Нью-Йорке имеется 50 тысяч уличных торговцев, но, если бы меня оправдали, хватило бы и трехсот, чтобы ввергнуть в хаос городское правосудие. Если бы они отказывались давать взятки и в суде говорили «невиновен», судебная катастрофа стала бы фактом.
Судья наложил на меня повышенный штраф. Чтобы оплатить его, мне недоставало четырнадцати долларов. Надзиратель вскочил, схватил меня
