Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

Эта история могла бы показаться романом для тех, для кого правдоподобие не имеет значения. Несмотря на измененные имена, многие знатные персоны Лиссабона знают, кто в ней настоящие действующие лица, но благоразумно никогда их не назовут.

Так мы жили, Полина и я, совсем не расставаясь и становясь день ото дня все влюбленней, как раз оттого, что рассчитывали уморить нашу любовь голодом; но это сама любовь, в конце концов, меня бы убила, потому что я худел на глазах, не мог больше спать, и мой аппетит пропал. Полина, наоборот, полнела и становилась все красивее. Я говорил ей, что если мои страдания ведут к росту ее очарования, она должна воспрепятствовать моей смерти, так как смерть прекращает страдания. Она стала меня убеждать, что мое истощение происходит не от моей любви, а от той жизни, которую я веду, никогда никуда не выходя.

— Если вы меня любите, — сказала мне она однажды, — докажите это. Отправляйтесь прогуляться на лошади.

— И потом?

— Вы увидите меня благодарной, и вы поедите с удовольствием и проспите всю ночь.

Скорей, мою лошадь, скорей, мои сапоги. Я целую ей руку, выходя, и направляюсь к Кенсингтону. Рысь меня не устраивает, я пускаю мою лошадь в галоп, она закусила удила и понесла, и вот я уже на мостовой, как раз напротив дверей герцога де Кингстон, где меня из окна узнает мисс Чугделей и отправляет одного из своих слуг мне на помощь. Я встаю, хочу пойти поблагодарить ее, но не могу ступить на правую ногу. Меня переправляют в зал, разувают, осматривают, и камердинер, хирург, решает, что это вывих с растяжением. Он трогает кость и находит, что она выбита из сустава. Он предписывает мне восемь дней постели, чтобы я вернулся в свою тарелку, делает мне большую повязку, и очаровательная мисс велит отвезти меня домой и отправляет мою лошадь ее хозяину.

У себя я ложусь в кровать, и хирург, который живет в двадцати шагах от дома, снимает повязку и смеется над предполагаемым вывихом. Он ставит сто гиней, что это не более чем растяжение, и он очень недоволен.

— Потому что я хотел бы, чтобы это был перелом, — говорит он мне, — чтобы вы увидели, каков я в деле.

Он был француз. Я поблагодарил его и поклялся, что не нуждаюсь в этом эксперименте, чтобы убедиться в его талантах.

Я не вижу Полины. Мне говорят, что она выехала в портшезе. Я вижу ее, наконец, возвратившейся два часа спустя и взволнованной, услыхавшей от старухи, что я сломал ногу.

– Я несчастная! Это из-за меня!

Она бледнеет и падает на кровать.

— Дорогая моя, это пустяки. Растяжение.

— Злая ведьма! Бог знает что! Почувствуйте мое сердце.

Я чувствую его. Счастливое падение.

Я приклеиваюсь губами к ее губам, происходит двойной поцелуй, и я благословляю растяжение. Полина смеется.

— Чему вы смеетесь?

— Проделкам Амура, всегда нашего хозяина.

— Куда вы ходили?

— Я пошла забрать обратно мое кольцо, отдав доброму человеку сорок восемь ливров, сто он мне выдал, по четыре каждый месяц, и хочу вам сделать подарок, чтобы вы имели сувенир на память о моей дружбе. До самого моего отъезда мы будем жить вместе как жена и муж, и мы устроим свадьбу этим вечером, поужинав здесь на вашей кровати, потому что растяжение и я не позволим вам ее покинуть.

— Ах, дорогая Полина! Какая новость! Позвольте, ради бога, мне сомневаться, потому что уверенность заранее меня убьет.

— Ладно, сомневайтесь в этом, но лишь слегка, потому что иначе это сомнение может меня обидеть. Довольно жить с вами, любя вас и делая вас несчастным, — я решилась на это, три часа назад, видя, как вы садитесь на лошадь, и я пошла забрать мое кольцо, чтобы выйти из ваших объятий только тогда, когда придет роковое письмо, которое призовет меня в Лиссабон. Восемь дней мое сердце опасалось этого. Нет. Я этого больше не хочу. Пусть бы курьера, что везет это письмо, ограбили.

Как она мне и сказала, я призвал ее упасть в мои объятия, но поскольку дверь была открыта, она этого не хотела, и, чтобы меня успокоить, она пошла за Ариосто и хотела читать мне приключение Риччардетто с Фиордеспина, принцессой испанской, которое составляет главное украшение двадцать пятой песни поэмы, которую я знал наизусть. Она взялась быть принцессой, а чтобы я был Риччардетто, и она наслаждалась в воображении:

Che il ciel l'abbia concessoBradamante cangiata in miglior sesso.[22]

Когда она подошла к стансу, который говорит:

Le belle braccia al collo indi mi gettaE dolcemente stringe, e baccia in bocca:Tu puoi pensar se allora la saettaDirizza amor, se in mezzo cor mi tocca.[23]

Она сделала глоссу на фразе «целовала в уста» и на Амуре, который в этот момент придал твердости стреле Риккардетто. Комментируя это действо, она, казалось, была недовольна тем, что от удивления я дал ей возможность дотронуться до стрелы, но она должна была разразиться смехом, когда подошла к двум стихам:

lo il veggo, io il sento, e a pena vero parmiSento in maschio di jemmina mutarmi[24]

и к двум другим из следующего станса:

Cosi le dissi, e feci cKella stessaTrovb con man la veritade espressa[25]

Она удивляется тому, что Рим не запретил эту поэму, в которой столько сальностей , но она отказывается от этих слов, когда я убеждаю ее, что единственные вещи, которые заслуживают названия сальностей , это те, что вызывают отвращение. Ей приятно в Ариосто то, что он отдал предпочтение Испании перед женщиной другой нации, чтобы приписать ей соответствие вкусу барокко, что привело ее к влюбленности в Брадаманте. Но я решил, что наступил мой час, когда она прочла эти три стиха:

Io senza scale in su la rocca saltoE lo stendardo piantovi di bottoE la nemica mia mi caccio sotto.[26]

Я хочу немедленно показать ей явление в действии, но она говорит, что я рискую повредить моему растяжению.

— Уж не следует ли ждать моего выздоровления, чтобы вкусить нашего брака?

— Я так полагаю. Вы не можете, если я не ошибаюсь, сделать малейшее движение…

— Вы ошибаетесь, дорогая; но, тем не менее, я не стану откладывать все на завтра, будьте уверены, даже если это будет мне стоить ноги. И еще, вы убедитесь, что существуют два способа. Я вас убедил? Ответьте мне, потому что ваше рвение меня интересует.

— Ну что ж! Жена должна повиноваться супругу. Я сделаю все, чего вам хочется.

— Когда?

— После ужина.

— Дорогая жена, перейдем к ужину. Пообедаем лучше завтра.

— Нет. Признайте, что мы должны остерегаться давать повод слугам догадаться.

Я согласился; но мы не могли есть, и в десять часов оказались вполне свободны.