Мицос Александропулос - Сцены из жизни Максима Грека

Н. Карамзин. История Государства Российского.

Цитируется по 6-му изданию: СПб., 1852, т. VII, с. 180–181.

«С 1524 г. Великий Князь Василий задумал развестись с добродетельною, но неплодною супругою своею Соломониею и вступить в новый брак с Еленою — для того, чтобы иметь наследника. Те, которые не хотели угождать людям более, нежели богу, предлагали Великому Князю определение касательно сего предмета, данное Спасителем[174] (Матф., гл. 13, с. 6, 9); таков был старец Вассиан, потомок Князей Литовских, которого прежде того весьма уважал Великий Князь. Прямодушный Максим был тех же мыслей. Он около сего времени предложил Великому Князю письменное наставление, которое начал тем, что убеждал не покоряться плотским страстям… Такое расположение подчиненных было выше терпения сильного монарха, покорившегося открытой слабости. И вот теперь-то недоброжелателям открылся давно ожиданный случай к тому, чтобы отмстить Максиму-иноземцу, осмелившемуся судить и осуждать Русское… И Максим брошен в кандалах в темницу Симоновской обители. На него искали теперь доносов, каких бы то ни было, и это делал даже сам Великий Князь, который прежде столько уважал Максима, содержал его на своем иждивении. (См.: Акты Экспедиции, I, 144. Берсень: «и учал (Жареной) мне сказыват: велят мне Максима клепати… А сказывает, что Князь Великий присылал к Федьку игумена Троицкого: только мне солжи на Максима и яз тебя пожалую». Жареной на очной ставке не отказался от слов своих.)»

Митрополит Филарет. Максим Грек.

«Москвитянин», № 11, 1842, с. 54–56.

«Вообще полагали, что главною причиною злоключений М. Грека было его противоречие по делу о разводе Василия Ивановича с Соломониею… Со сказанным нельзя согласиться… Суждение М. Грека о разводе, как бы он его резко ни высказывал, могло только вызвать неудовольствие вел. князя, переменить прежнее расположение его к Максиму, но преследовать последняго было напрасно, так как вел. князю нечего было опасаться… То обстоятельство, что Вассиан остался нетронутым за свое мнение о разводе вел. князя, сильно говорит против прежняго предположения, будто бы главною причиною заточения Максима было его возражение по поводу новаго брака вел. князя…

Первое следствие над Максимом стоит в связи с допросами, сделанными его келейнику Афанасию Грекову (родом греку), Берсеню и дьяку Жареному, которые происходили 20 и 22 февраля 1525 г… Из приведенных данных оказалось, что келия М. Грека служила местом обсуждения различных общественных вопросов, а также относившихся к действиям вел. князя… Опальные рассуждали с Максимом, что уже правды нет в людях, что сам вел. князь чинит обиды, немилостив, постоянно воюет и только остается одна надежда на Бога… Итак, из следствия над Максимом узнали, что он принимал близкое участие в суждениях о разных политических отношениях и лицах, стоявших во главе управления, и что он находился в близкой связи с враждебным русской державе турецким послом… Но Максима неудобно было пока судить за сношения со Скиндером, так как последний находился тогда в Москве: замешать его в это дело, притом без видимых доказательств, было опасно, ввиду имевшихся сведений, что он хотел вооружить султана на Россию. Поэтому, чтобы порешить с Максимом, делу его придали более благовидное направление… Собор представил Максиму его вину относительно перевода и исправления книг…

Однако в 1531 году Максима опять потребовали на собор и подвергли новому допросу… В 1530 году Скиндер умер в Москве во время последняго (1526) своего приезда в Россию, и, вероятно, в его бумагах нашли что-либо касающееся этого дела. Максим мог пересылать турецкому послу письма из Волоколамскаго мон., хотя бы с настояниями о возвращении на Афон. Одним словом, год смерти посла (1530) и время суда над Максимом (в нач. 1531) ясно указывают на связь этих событий».

«Максим Грек и его время».

Историческое исследование В. С. Иконникова.

Издание второе, исправленное и дополненное.

Киев, 1915, с. 455–481.

«Самая же важная неосторожность Максима состояла в том, что он позволял себе действия, которые могли восстановить против него непосредственно великого князя: например, принимал у себя бояр, находившихся под опалой государя, и беседовал с ними наедине; имел сношения с турецким послом, находившимся тогда в Москве и враждебным России. За такие-то действия прежде всего и пришлось Максиму поплатиться.

В первый раз он привлечен был к суду в феврале 1525 года, следовательно, за девять с лишком месяцев до развода великого князя Василия Иоанновича, и привлечен по делу о двух опальных боярах — Иване Беклемишеве-Берсене и Федоре Жареном. Весь акт этого следственного дела до нас не сохранился; потому мы и не можем определить вполне, насколько тут виновен был Максим. А сохранился только отрывок о двух заседаниях суда. В одном заседании келейник Максимов, Афанасий-грек, показал, что к Максиму хаживали шесть человек, но из них «добре советенъ» был Максиму именно Иван Берсень, и что когда приходили прочие, то они «спиралися меж себя о книжном», и Максим келейников своих не высылал, а когда приходил Берсень, Максим высылал всех келейников и долго сиживал с ним один на один…

…Повторяем: отнюдь не в вымышленных каких-то заблуждениях и погрешностях обвиняли Максима, а, сколько известно, в действительных. И если некоторые из них он отклонял от себя, зато в других, и очень немаловажных, сознался перед лицом собора. Следовательно, неверно мнение, будто Максима тогда судили и осудили совершенно невинно, по одним клеветам, по одной «зависти» митрополита Даниила, как написал Курбский. Пусть будет справедливо, что главные судьи, сам государь и митрополит, питали к Максиму враждебные чувства и, может быть, старались обвинить его; но не сам ли Максим возбудил к себе эти неприязненные чувства своими прежними неосторожными поступками?»

Макарий, архиепископ Литовский и Виленский.

История Русской церкви. СПб., 1870, т. VI, с. 179, 185.

«Резкие, хотя и правдивые обличения святогорца монашеской распущенности, корыстолюбия и роскоши, какой любили окружать себя епископы и настоятели современных русских монастырей, вооружили против него почти всю современную церковную иерархию. Мало того, Максим яснее всех других понимал односторонность развития религиозной церковной жизни в России и поражался господству в ней внешности и формализма…

Максим Грек отнесся к делу исправления книг, руководствуясь исключительно научно-критическими соображениями, и вовсе не принимал во внимание духа народа и характера русского просвещения. Научно-критический метод исправления книг предоставлял широкую свободу Максиму Греку в отношении к русским церковно-богословским книгам. Будучи вполне верен ему, Максим с полным сознанием своей правоты и компетентности исправлял и уничтожал в них все то, что не соответствовало греческому подлиннику, как бы ни были велики пределы его исправлений. Причем он вовсе не принимал в расчет и не сообразовался с той важностью, какая признавалась книжным русским людом за теми или другими местами книг…