Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева
Импрессионизм, фовизм, кубизм – Леже пробует себя во всех направлениях. Самое мощное влияние на него оказывает творчество Сезанна, посмертную выставку которого Леже посещал в 1907-м. Как все начинающие художники, он ищет свой стиль – и свой круг общения, он жаждет понимания, но сталкивается с абсолютным одиночеством в том, что касается творчества. В жизни одиноким он как раз не был, общения хватало. Перебравшись в 1908 году в знаменитый «Улей» (коммуну художников на левом берегу, точный адрес – Пассаж-де-Данциг, 2), Фернан соседствует и приятельствует с Марком Шагалом, Хаимом Сутиным, Робером Делоне, с поэтом Гийомом Аполлинером и критиком Блезом Сандраром, который станет его ближайшим другом. Леже общается с ними на равных, но в себе и своих работах он не уверен до такой степени, что в один день уничтожает почти все свои ранние картины. Мечется между кубизмом и пока неведомым ему собственным стилем. «Обнажённые в лесу» (1909–1911, Государственный музей Крёллер-Мюллер, Оттава) выставляются в Салоне Независимых и привлекают внимание молодого галериста Даниэля-Анри Канвейлера. Кто-то из критиков даже присваивает стилю художника определение «тюбизм»[125] – из-за цилиндрических форм, которые тот активно использует. А Канвейлер, ставший позднее легендой парижского мира искусств, подпишет с Фернаном первый в его жизни контракт – и Леже повезёт его в Нормандию, чтобы продемонстрировать маме и дядюшке-нотариусу, что живописью тоже можно зарабатывать деньги. «Он мне показался самым смелым из кубистов, – вспоминал Канвейлер, – он искал свою манеру». И дальше: «Леже – единственный из них, кто полностью принадлежит своему времени. Он был в полном согласии со своей эпохой».
«Обнажённых в лесу» оценили далеко не все – даже те, кто разделял идеи кубизма, высказывались о картине Леже с некоторым недоумением. Например, Аполлинер говорил о «сваленных в кучу резиновых шинах»…
Следующая работа того же периода – «Свадьба» (1910–1911, Центр Помпиду, Париж; далее – Помпиду) – не меньше озадачит как знатоков, так и публику. Всё та же серая палитра Сезанна, но это не Сезанн, и не кубизм, и уж точно, что не импрессионизм. Непонятно, на какое расстояние следует отойти, чтобы попытаться увидеть здесь жениха и невесту… Тем не менее именно в этих двух динамичных работах (и в последовавшем за ними калейдоскопическом «Этюде к трём портретам» (1910–1911, Художественный музей Милуоки)) ярче других высказано уже формировавшееся стремление Леже объединить живую и неживую природу, человека и машину, тело и механизм.
В 1911 году в качестве подарка на свадьбу Андре Мара Леже делает очень сезанновскую по колориту картину – «Дымы над крышами» (Государственная художественная галерея, Карлсруэ). А после этого начинает возвращаться к цвету, не забывая экспериментировать с формой. «Контрасты форм» (1913, Галерея Аквавелла, Нью-Йорк), «Женщина в красном и зелёном» (1914, Помпиду), «Лестница» (1914, Современный музей, Стокгольм) – предвестники хорошо знакомых нам работ зрелого Леже, где красный, чёрный и жёлтый идеально вписаны в продуманные геометрические формы.
К этому времени Леже покидает «Улей» и занимает маленькую квартирку на улице Ансьенн Комеди. Он участвует во всех крупных выставках Парижа вместе с кубистами, но при этом с каждым днём отходит от них всё дальше. Позади остаётся и обожаемый Сезанн. «В 1912 году я покончил с сезанновскими полутонами. Больше я к ним не вернусь. У меня краски живые… Я хотел добиться чистых, локальных тонов, чтобы красный был очень красным, голубой – совсем голубым. Делоне стремится к полутонам, я же неуклонно тянусь к откровенности цвета и объёма».
В 1913 году дела у художника идут отлично – он снимает мастерскую на улице Нотр-Дам-де-Шан, 86 (запомним этот адрес!), его работы продаются и выставляются, кое-что отправляют даже в Америку. Во Франции и за границей о нём пишут статьи (одна из них добралась до городка Белёва, а другая – до Смоленска), сам он читает лекции о новых открытиях в живописи. Тогда, в 1913-м, Леже проповедовал так называемый познавательный реализм, предтечей которого считал импрессионистов и Сезанна, первыми усомнившихся в ценности сюжета для живописи. Он предлагает художникам не соревноваться с новыми искусствами – кино и фотографией, а передавать современную действительность, вдохновляться в числе прочего световыми рекламами и вообще шагать в ногу с эпохой. Вслед за ним, Фернаном Леже.
И неизвестно, в каком бы направлении он зашагал бы, увлекая за собой последователей, если бы не новый, 1914 год.
Год начала Первой мировой.
Варшавянка
Надя Ходасевич мечтала попасть в Париж, когда на пути вдруг выросла Варшава – виделась временным компромиссом, но легла неодолимой преградой. Добиралась сюда в общем вагоне, в теплушке, под мешанину русских и польских слов. На крошечной станции, уже в Польше, всех выгрузили – обещали, что придёт другой поезд. А его всё нет и нет. Зима, мороз. Надя, как все попутчики, голодная и промёрзшая до костей, таскала из леса сучья, разводила костёр. Потом кто-то увидел сарай, пошли греться – а там мёртвые тела. Кто такие? Не дождались поезда? Придёт ли он за ними, пока что живыми?
Кем были те мертвецы, так и осталось загадкой. А поезд пришёл, но сказали, что паровоз слабый, с багажом не потянет. Нужно было оставлять вещи. «Людям жалко, – вспоминала Надя, – а мне и бросать нечего».
В Варшаве всех погнали в карантин, для прививок и дезинфекции. Потом таких как Надя, у кого не было знакомых и родни в Польше, поселили в бараке. Ей, несовершеннолетней, велено было жить в комнате для детей без родителей. Коменданту барака приглянулась шустрая черноглазая белоруска, он позвал её к себе – дескать, придут люди, помогут устроиться в Варшаве. Но никого там, конечно, не было. Надя отбилась от негодяя, в слезах сбежала от него, но не из барака. Неужто теперь никому не верить?
В барак приходили зажиточные поляки, присматривали прислугу. Одна из них, пани Гебель, предложила Наде пойти к ней нянькой. Но Надя, уже напуганная польским гостеприимством, вначале потребовала предъявить паспорт: точно ли у пани есть дети? Та удивилась, но паспорт достала: действительно, пятеро детей. Хорошими людьми оказались пан и пани Гебель, и то, что Надя интересуется живописью, их не отпугнуло, наоборот. Даже попросили знакомого художника глянуть на её рисунки – и он предложил давать Наде уроки, но ученица Малевича и Стржеминского отказалась. Работы польского мастера были, по мнению гордячки, уж слишком заурядными.
В первый же выходной побежала в
