Федор Шаляпин - Маска и душа

— Дда, сгнiетъ, — невозмутимо согласился комитетчикъ.

Я мысленно «плюнулъ», ушелъ и, разозлившись, рѣшилъ отправиться къ самому Петерсу.

— Оружiе у меня есть, — заявилъ я великому чекисту, — но оно не дѣйствуетъ: не колетъ, не рѣжетъ и не стрѣляетъ. Подарки Горькаго.

Петерсъ милостиво оружiе мнѣ оставилъ. «Впредь до новаго распоряженiя».

Стали меня очень серьезно огорчать и дѣла въ театрѣ. Хотя позвали меня назадъ въ театръ для спасенiя дѣла и въ первое время съ моими мнѣнiями считались, но понемногу закулисные революцiонеры опять стали меня одолевать. У меня возникъ въ театрѣ конфликтъ съ нѣкой дамой, коммунисткой, завѣдовавшей какимъ то театральнымъ департаментомъ. Пришелъ въ Марiинскiй театръ не то циркуляръ, не то живой чиновникъ и объявляетъ намъ слѣдующее: бывшiе Императарскiе театры объѣлись богатствами реквизита, костюмовъ, декорацiй. А народъ въ провинцiи живетъ-де во тьмѣ. Не ѣхать же этому народу въ Петербургъ, въ Марiинскiй Театръ просвѣщаться! Такъ вотъ, видите ли, костюмы и декорацiи столицы должны быть посланы на помощь неимущимъ. Пусть обслуживаютъ районы и провинцiю.

Противъ этого я резко возсталъ. Единственныя въ мiрѣ по богатству и роскоши мастерскiя, гардеробныя и декоративныя Императорскихъ театровъ Петербурга имѣютъ свою славную исторiю и высокую художественную цѣнность. И эти сокровища начнутъ растаскивать по провинцiямъ и районамъ, и пойдутъ они по рукамъ людей, которымъ они рѣшительно ни на что не нужны, ни они, ни ихъ исторiя. Я съ отвращенiемъ представлялъ себе, какъ наши драгоцѣнные костюмы сворачиваютъ и суютъ въ корзинки. «Нетъ!» — сказалъ я категорически. Помню, я даже выразился, что, если за эти вещи мнѣ пришлось бы сражаться, то я готовь взять въ руки какое угодно оружiе.

Но бороться «буржую» съ коммунистами не легко. Резонъ некоммуниста не имѣлъ права даже называться резономъ… А петербургская высшая власть была, конечно, на сторонѣ ретивой коммунистки.

Тогда я съ управляющимъ театромъ, мнѣ сочувствовавшимъ, рѣшилъ съездить въ Москву и поговорить объ этомъ дѣле съ самимъ Ленинымъ. Свиданiе было получить не очень легко, но мѣнѣе трудно, чѣмъ съ Зиновьевымъ въ Петербурге.

Въ Кремлѣ, въ Палатѣ, которая въ прошломъ называлась, кажется, Судебной, я подымался по безчисленнымъ лестницамъ, охранявшимся вооруженными солдатами. На каждомъ шагу провѣрялись пропуски. Наконецъ, я достигъ дверей, у которыхъ стоялъ патруль.

Я вошелъ въ совершенно простую комнату, разделенную на две части, большую и меньшую. Стоялъ большой письменный столъ. На немъ лежали бумаги, бумаги. У стола стояло кресло. Это былъ сухой и трезвый рабочiй кабинетъ.

И вотъ, изъ маленькой двери, изъ угла покатилась фигура татарскаго типа съ широкими скулами, съ малой шевелюрой, съ бородкой. Ленинъ. Онъ немного картавилъ на Р. Поздоровались. Очень любезно пригласилъ сѣсть и спросилъ, въ чемъ дѣло. И вотъ я какъ можно внятнѣе началъ разсусоливать очень простой въ сущности вопросъ. Не успѣлъ я сказать нѣсколько фразъ, какъ мой планъ разсусоливанiя былъ немедленно разстроенъ Владимiромъ Ильичемъ. Онъ коротко сказалъ:

— Не безпокойтесь, не безпокойтесь. Я все отлично понимаю.

Тутъ я понялъ, что имѣю дѣѣло съ человѣкомъ, который привыкъ понимать съ двухъ словъ, и что разжевывать дѣлъ ему не надо. Онъ меня сразу покорилъ и сталъ мнѣ симпатиченъ. «Это, пожалуй, вождь», — подумалъ я.

А Ленинъ продолжалъ:

— Поезжайте въ Петроградъ, не говорите никому ни слова, а я употреблю влiянiе, если оно есть, на то, чтобы Ваши резонныя опасенiя были приняты во вниманiе въ Вашу сторону.

Я поблагодарилъ и откланялся. Должно быть, влiянiе было, потому что всѣ костюмы и декорацiи остались на мѣстѣ, и никто ихъ больше не пытался трогать. Я былъ счастливъ. Очень мнѣ было бы жалко, если бы эта прiятная театральная вековая пыль была выбита невежественными палками, выдернутыми изъ обтертыхъ метелъ…

А въ это самое время въ театръ приходили какiе то другiе передовые политики — коммунисты, бывшiе бутафоры, дѣлали кислыя лица и говорили, что вообще это искусство, которое разводятъ оперные актеры — искусство буржуазное и пролетарiату не нужно. Такъ, зря получаютъ пайки актеры. Работа день ото дня становилась тяжелѣе и непрiятнѣе. Рука, которая хотѣла бы бодро подняться и что то дѣлать, получала ударъ учительской линейки.

Театральныѣ дѣла, недавно побудившiя меня просить свиданiя у Ленина, столкнули меня и съ другимъ вождемъ революцiи — Троцкимъ. Поводъ, правда, былъ другой. На этотъ разъ вопросъ касался непосредственно нашихъ личныхъ актерскихъ интересовъ.

Такъ какъ гражданская война продолжалась, то съ пайками становилось неладно. Особенно страдали актеры отъ недостатка жировъ. Я изъ Петербурга иногда ѣздилъ на гастроли въ московскiй Большой Театръ. Въ одинъ изъ такихъ прiѣздовъ, московскiе актеры, жалуясь на сокращенiе пайковъ, просили меня за нихъ при случаѣ похлопотать.

Случай представился. Былъ въ театрѣ большой коммунистическiй вечеръ, на которомъ, между прочимъ, были представители правящихъ верховъ. Присутствовалъ въ театрѣ и Троцкiй. Онъ сидѣлъ въ той самой ложе, которую раньше занималъ великiй князь Сергѣй Александровичъ. Ложа имела прямое соединенiе со сценой, и я, какъ делегатъ отъ труппы, отправился къ военному министру. Министръ меня, конечно, принялъ. Я представлялъ себѣ Троцкаго брюнетомъ. Въ дѣйствительности, это скорѣе шатенъ-блондинъ съ свѣтловатой бородкой, съ очень энергичными и острыми глазами, глядящими черезъ блестящее пенснэ. Въ его позѣ — онъ, кажется, сидѣлъ на скамейкѣ — было какое то грузное спокойствiе.

Я сказалъ:

— Здравствуйте, тов. Троцкiй!

Онъ, не двигаясь, просто сказалъ мнѣ:

— Здравствуйте!

— Вотъ, — говорю я, — не за себя, конечно, пришелъ я просить у Васъ, а за актеровъ. Трудно имъ. У нихъ уменьшили паекъ, а мнѣ сказали, что это отъ Васъ зависитъ прибавить или убавить.

Послѣ секунды молчанiя, оставаясь въ той же неподвижной позѣ, Троцкiй четко, буква къ буквѣ, отвѣтилъ:

— Неужели Вы думаете, товарищъ, что я не понимаю, что значить, когда не хватаетъ хлѣба? Но не могу же я поставить на одну линiю солдата, сидящаго въ траншеяхъ, съ балериной, весело улыбающейся и танцующей на сценѣ.

Я подумалъ:

— Печально, но резонно.

Вздохнулъ и сказалъ:

— Извините, — и какъ то стушевался.

Я замѣчалъ не разъ, что человѣкъ, у котораго не удается просьба, всегда какъ то стушевывается…