М. Новоселов - Иван Васильевич Бабушкин

Однако прошло еще четыре месяца, пока жандармы окончательно оформили свое решение: лишь 23 ноября 1903 года Бабушкину было объявлено «высочайшее повеление» о высылке его этапом в Восточную Сибирь. 25 ноября, несмотря на наступившую зиму, Ивана Васильевича отправили с очередной этапной партией за десять тысяч километров от Петербурга…

Глава 12

На «полюсе холода»

Тяжел и долог этапный путь. Громадное расстояние отделяло Петербург от Якутска. Ссыльных везли через Москву, Самару, Челябинск, Иркутск в арестантских вагонах, в невозможной духоте и тесноте. Конвойные то и дело замахивались прикладами, неистово ругались и всячески старались выполнять изданную департаментом полиции новую инструкцию «о приравнении политических ссыльных к уголовным при следовании этапом». Не раз грубые, ожесточившиеся солдаты провоцировали столкновение или хотя бы «отказ выполнить законные требования конвоя», чтобы пустить в ход приклады и даже штыки. В Челябинске из вагона, в котором везли Бабушкина, отправили в приемный покой трех ссыльных, до полусмерти избитых конвойными за то, что «политики вели себя шумно». На самом же деле вся их вина заключалась в том, что один из ссыльных студентов осмелился вполголоса запеть «Вихри враждебные веют над нами».

Бабушкин стоически выдерживал мытарства этапного пути. В дороге он помогал более слабым товарищам переносить все тяжести «тюрьмы на колесах», которая во многих отношениях оказывалась хуже одиночного заключения.

В Иркутске ссыльных выгнали из вагонов (иначе нельзя назвать эту поспешную высадку на рассвете, под озлобленные крики и ругань конвойных) и погнали в Александровскую пересыльную тюрьму, находившуюся в семидесяти четырех километрах от Иркутска. В ней ссыльных обычно держали неделями, а то и месяцами, пока не «сколотят», как говорило тюремное начальства, партию в различные отдаленнейшие наслеги (районы) Якутской области: в Верхоянск, Колымск, Средне-Колымск.

Через трое суток этапного передвижения Бабушкин подходил, к высокой тюремной ограде «Александровской пересылки». Об этой тюрьме, как и самом Александровском централе, ходила мрачная слава…

Через тяжелые, с режущим слух визгом открывавшиеся ворота прошло много товарищей Бабушкина — верных искровцев, неутомимых борцов за победу рабочего класса.

В этой тюрьме, рассчитанной на пятьсот-семьсот уголовных заключенных, в начале 900-х годов скапливалось в ожидании отправки более полутора тысяч человек. Власти, помещали политических вместе с уголовными, отъявленными рецидивистами — ворами, убийцами, насильниками. Мало того, надзиратели недвусмысленно говорили уголовным о «царских супостатах, которым спуску давать не надо», натравливая уголовных-коноводов («иванов») и «шпанку», целиком зависевшую от своих главарей, на политических ссыльных.

Каким-то тягостным сном, подлинным кошмаром казались Ивану Васильевичу эти дни, проведенные полулежа-полусидя под нарами до последней степени переполненной общей камеры пересыльной тюрьмы. Невозможно передать, что творилось долгими зимними ночами в низенькой, насквозь пропитанной сыростью тюремной камере…

На верхних нарах господствовали «иваны», за которыми числилось не одно убийство, не один побег с каторги. Они во все горло орали песни, сводили счеты друг с другом, дрались…

Наконец «сколотили» партию в Якутск. Опять раздался знакомый окрик:

— Становиись!..

И из-за ограды тюрьмы вышла очередная партия, направлявшаяся за тысячи верст в якутские дали…

Шли пешком.

Сзади партии лениво трусили лошади, запряженные в узкие сани, на которых везли вещи ссыльных.

— Не отставать, не отставать! Не растягиваться! Подберись! — то и дело слышались окрики конвойных, ехавших верхом впереди и в конце партии.

Медленно, от станка к станку, как называли в тех местах этапные станции, двигалась партия политических ссыльных. Шло всего около двадцати человек, из которых больше половины составляли женщины. Шли рабочие, арестованные за участие в стачках в южных городах России, две учительницы из Белоруссии, высылаемые за участие в пересылке искровской литературы, шел двадцатилетний наборщик, напечатавший первомайскую прокламацию.

Никто не знал, что ожидало их, куда отправит их всесильный якутский губернатор. Но молодость брала свое, и юноша-наборщик, знавший наизусть, немало 302 стихотворений Некрасова, Лермонтова, Пушкина, А. К. Толстого, запевал: Спускается солнце за степи, Вдали золотится ковыль, Колодников звонкие цепи Взметают дорожную пыль…

По бескрайной дороге вилась снежная поземка, вместо пыли вокруг искрился седой иней, и все дальше и дальше по необозримым долинам и лесам шла партия ссыльных…

Многие ослабели: морозы, непривычное многодневное движение оказались выше сил. Конвойный офицер сначала бушевал, грозя подогнать прикладами отстающих и падающих в изнеможении пересыльных. Но, в конце концов, на одном из этапов приказал посадить всю партию на сани, взяв со станка несколько лишних упряжек. Густые, таежные леса сменились полумертвой, словно убитой леденящими ветрами скудной якутской растительностью.

Наконец в сгустившемся вечернем холодном тумане измученные ссыльные увидели смутные очертания какого-то селения. Это долгожданный Якутск. Он был невелик: в то время в нем числилось всего лишь восемь тысяч жителей. Но все же в городе имелись библиотека, музей, телеграф. Издавалась даже газета, сплошь заполненная правительственными распоряжениями и описаниями молебствий по случаю «царских дней». И Якутск, центр огромной, почти безлюдной местности, привлекал ссыльных: в городе легче было установить связи с оставшимися на воле за тысячи верст товарищами, можно было подыскать хоть какой-нибудь заработок. Но якутский губернатор уже получил предписание о высылке Бабушкина.

По усмотрению этого сатрапа, Бабушкин должен был выехать из Якутска еще за тысячу верст на север — в город Верхоянск.

Иван Васильевич начал готовиться к новому, еще более мучительному путешествию. Он знал, что Верхоянск находится почти на «полюсе холода», за труднопроходимыми горными кряжами и добираться туда придется в условиях жестокой якутской зимы. Местные ссыльные посоветовали Бабушкину купить кухлянку, заменявшую в суровых условиях верхоянской ссылки и шубу, и теплую шапку с ушами.

Якутский исправник, объявивший Ивану Васильевичу под расписку распоряжение губернатора о «немедленном выезде к месту жительства на все время ссылки в г. Верхоянск», также предложил «озаботиться на свой счет обеспечением себя продовольствием в дальнейшем пути следования». Ссыльному выдали 15 рублей казенного пособия «для приобретения необходимых вещей и питания».